Шум двигателей самолёта и разговоры пассажиров сливались в один звук, отчего Петру казалось, что они летят в брюхе левиафана. На тройном кресле он сидел в середине, Патиш де Лясен смотрела на пелену облаков, приютивших тень самолета, а Ромео Тевере нервно притопывал и барабанил по коленям. Он то и дело отвлекал стюардесс, хотя они не понимали итальянского, и всячески привлекал к себе внимание. Пётр Петрович долго озадаченно наблюдал за ним, а спросив, всё ли в порядке, получил ответ: «Так я похож на простого смертного итальянца. Нельзя, чтобы в нас узнали города». Тогда Невский обернулся к де Лясен, чтобы познакомиться с простыми смертными французами, но оказалось, что она задремала, низко склонив голову; волосы скрывали её лицо.
Перемена во французской столице всё никак не шла у него из головы. Пётр и сам не знал, почему это удивило его больше, чем рассказ о тенях городов. Он склонился к соседу, толкнув его в бок, но не успел и рта раскрыть, как Ромео сам заговорил — впрочем, совсем на другую тему.
— Нева — это ведь то, о чём я думаю?
Вопрос озадачил Петра Петровича не на шутку. Итальянец смотрел на него прямо и серьёзно, отбросив всякую шутливость.
— Она — река. Надеюсь, ты подумал ровно об этом.
— Это плохо, Пьетро, — отрезал Ромео. Невского задел такой ответ.
— С какой стати?
— Ты правда не знаешь? Хотя откуда тебе знать такое, этим никто не делится… В общем. Люди объединяются, строят свои поселения у воды — получается город. Так?
— Так?.. — морща лоб, повторил Пётр.
— На фоне между городом и недовольной рекой происходит выяснение отношений; из-за этого время от времени случаются наводнения-потопы. Но спустя сколько-то лет человек строит дамбы, набережные и прочие сооружения, чтобы уберечь город. Ну а для города, научившегося жить с рекой, наступает зрелость: он вбирает в себя её сознание, мысли и часть опыта, а также силу, ведь все реки — ведьмы.
— У меня есть дамба…
— В том и дело! Все условия соблюдены, ты уже давно не мальчик, но река свободно ходит по твоему дому.
— Что с того? Мы отличные дру…
— Diavolo, Pietro! Пока на её берегах ты, река обязана тебе подчиняться. Нева опасна! А представь, что будет, если она поладит с твоей тенью. Это как, будучи человеком, обнаружить у себя максимализм в тридцать лет.
Несколько секунд Невский сидел молча. Не потому, что слова Ромео прозвучали обидно, а потому, что вызвали какое-то скрытое от него воспоминание — он словно стоял перед чёрным полотном, за которое не мог заглянуть. Он чуть не ляпнул: «Нева на дух его не переносит», и не понял, откуда взялся этот порыв.
— Мне не тридцать лет, но даже я считаю, что каждый взрослеет ровно так, как ему удобно, — весомо возразил Пётр Петрович. — Прости, Ромео, но Нева — член семьи, и мне не нравится, когда о моих друзьях и близких говорят так, словно они ничего не значат.
Тевере моргнул, а потом вцепился Невскому в плечо.
— Scusa! Pietro, scusa! — запричитал он, ища прощения. — Я не хотел тебя обидеть. Не бери в голову, я же древний старик в молодом теле, вот и поучаю остальных, как им жить, а сам-то хорош — выпустил чудовище!.. Прости-прости, видно, я надулся, что она забрала мой мотороллер, а ведь сам прилетел без предупреждения… Ну конечно, вы друзья, она так тебя защищала…
Слушая поток хаотичных извинений, Пётр Петрович долго обижаться не мог, и, улыбнувшись, похлопал итальянца по плечу.
— Вместо того, чтобы пугать меня историями о реках и ведьмах, лучше расскажи про нашего друга, — заметил он и, понизив голос, добавил: — Ты видел Патриса таким?
— Чего?
— Ты видел Патриса женщиной? Раньше?
— Конечно, аж с самого начала. Она обидится, что я тебе это сказал, но тогда её звали Лютеция. Видишь ли, то была эпоха великой Римской империи, ни о каких Темсонах и де Лясенах речи ещё не шло, — Ромео хмыкнул, припоминая случившееся почти две тысячи лет назад. — Она тогда выглядела иначе и была другой. Жительница болот, галльская дикарка... — он мечтательно заулыбался.
Пётр поглядел на него с сомнением.
— Мне совсем не интересно знать о том, что между вами было...
— Ах, Пьетро! Ты очень молод, и я завидую твоей способности видеть в этом старом мире что-то новое. Но Европа есть одна большая семья, наши монархи женились друг на друге, и сами страны, и столицы всегда были в тесном родстве. И я не имею в виду пошлости! Просто мы с Триче очень-очень близкие друзья, — Ромео задумчиво пожал плечами. — Правда, когда она впервые превратилась из женщины в мужчину прямо в спальне...
— Всё-таки в спальне, — уныло повторил Пётр, но Тевере проигнорировал его.
— ...я не знал, что и думать! А ведь у меня под боком Ватикан, который за километр чует что-нибудь этакое... — он эмоционально потряс ладонью, махнул рукой и счастливо вздохнул. — А потом в моей жизни появилась Венера.
Он прибавил ещё несколько неразборчивых описаний своей любви к венецианке, но Пётр не стал вникать. На его правое плечо опустилась мягкая, тяжёлая голова де Лясен.
— Не слушайте его, — тихо сказала она и весело улыбнулась с закрытыми глазами. — Ему слишком много лет и он всё помнит неправильно, — Патиш тёплой ладонью несильно сжала его предплечье.

В Лондоне стояла удивительно прекрасная погода. Над аэропортом вспыхнул закат, который никого не оставил равнодушным, и Ромео, сидя в поезде на пути в Лондон, словно мальчишка, не отлипал от окна. Патиш развлекала себя тем, что перестёгивала подтяжки на поясе брюк и что-то говорила себе под нос. Пётр же разглядывал других пассажиров: чувствуя на себе взгляд, они смотрели в ответ, и тогда он отворачивался; с одним солидным усатым мужчиной он проделал такой трюк трижды, пока тот не пересел в другой конец вагона спиной к нему.
Несмотря на обыкновенно сырой ноябрь, город цвёл и сиял. Чистые автобусы скользили алыми лентами по оживлённым улицам, все вокруг были приветливы, и даже собаки лаяли как будто бы вежливо. Ромео скривил лицо.
— Пресвятая дева, как же приторно. Но это означает, что я не ошибся и Лондон нам поможет.
Патиш искоса поглядела на него.
— Знаешь, я привыкла верить тебе на слово, но иногда ты несёшь чушь, которая не придёт в голову даже мне.
— Соглашусь с Патиш, — помолчав, добавил Пётр, которому прохожий англичанин только что вручил стаканчик чая с молоком и скоун. — Не особо-то похоже на Лондон.
— Вот именно, — поддакнула Патиш.
— Это вы преувеличиваете, — отмахнулся Ромео. — Не настолько уж он хмурый.
— Он тебя просто побаивается.
— Да? Странно. С чего бы...
Но ответ ему и не требовался; Тевере направился к метро.
В подземке творился сущий хаос. Многократно усиленная неведомой силой вежливость не позволяла лондонцам заходить в вагон первыми — они постоянно пропускали друг друга вперёд, и поезд отправлялся в итоге пустым. Когда в вагон решительно залез Ромео, пассажиры поддержали его одобрительными возгласами, Пётр Петрович от смущения пытался спрятаться в воротнике длинного кардигана, а Патиш помахала лондонцам, прежде чем зайти в поезд. Люди наконец-то повалили следом, все ужасно извинялись, наступая друг другу на ноги.
— Ты же знаешь, что происходит. Почему бы не поделиться с нами? — спросил Пётр Петрович, но Ромео, опасливо оглядываясь, покачал головой.
— Лучше, если на все вопросы ответит наш друг. Ты, кажется, позабыл, что Лондон Темсон умеет читать чужие мысли? Каждый раз, когда я думаю о нём, он знает об этом.
Пётр в самом деле забыл: хотя с каверзной способностью он пару раз сталкивался, Темсону удавалось скорее угадать его мысли, чем прочитать.
Уже стемнело, когда троица добралась до Хемпстедской пустоши. Покинув автобус, они взошли по аллее, густо усаженной высокими старыми деревьями, и оказались у большого вытянутого пруда. На другой стороне аккуратные кирпичные домики перемигивались жёлтыми окнами, прячась за покачивавшимися деревьями, что ещё не доставали до верхних этажей. Под ногами шуршал старый грубый асфальт, на пруду покрякивали утки, где-то хозяин звал свою собаку.
— Странно, я думала, он живёт в Белгравии, — заметила Патиш, поёжившись от прохладного ветерка и отвернувшись от пруда.
— Дорогая моя, у этого проказника, как и у всех нас, несколько особняков и квартир, — Ромео приобнял её за талию. — Только, в отличие от тебя, почти в каждой столице Европы!
Их смех эхом разнёсся над пологим склоном. Пётр Петрович скромно промолчал, ненароком затосковав по своему единственному дому.
От холма они взяли влево, попав на безлюдную аллею и почти сразу свернув с неё, прошли мимо плотно сбитых, разноликих домов, пока, наконец, не оказались у высокой изгороди. За ней виднелась крыша особняка и пара освещённых окон на верхнем этаже. Ромео, встав на цыпочки, попытался высмотреть что-то за оградой, он даже подпрыгнул несколько раз, но это ему не помогло. Он жалобно посмотрел на Патиш, но та строго покачала головой.
— Нет, мы не полезем через эту изгородь, и я точно не буду тебя подсаживать.
— Может быть, попробуем просто позвонить? Здесь есть звонок, — заметил Пётр, указав на неприметную панель с кнопками и динамиком.
В этот момент кто-то снял трубку домофона, но не поздоровался и ничего не сказал, а просто открыл калитку. Все трое, переглянувшись, прошли во внутренний дворик. На центральной клумбе был разбит зимний цветник; её с двух сторон огибали узкие дорожки, соединявшиеся в одну перед крыльцом, а вдоль них был высажен остролист. Дверь была приглашающе распахнута, свет и негромкая музыка лились изо всех окон; от самого дома словно исходило тепло.
Ромео осторожно заглянул в дверной проём, но зайти не решился и дёрнул за старомодный шнурок, висевший у двери. Колокольчик мелодично позвал хозяина, однако первым на крыльце появился грузный английский бульдог: он весело ворчал и сопел, неистово крутя коротким хвостом. Обнюхав гостей, он, видно, узнал Патиш и неуклюже встал на задние лапы, передними потянувшись к ней.
— Гринвич?.. — удивилась она, и пёс завертелся у её ног, словно заводной. Но заслышав чужие шаги в прихожей, он, высунув язык, потрусил к крыльцу.
Из дома, вытирая перепачканные алым руки, вышел незнакомец.
— Добрый вечер! — сказал он.