Пётр не помнит, когда появился на свет, хотя Марья Юрьевна утверждает, что сидела у его колыбели, пока не узнала о намерениях царя перенести столицу в новый город, после чего она резко охладела к симпатичному малышу. Поэтому воспоминания Петра о Марье начинаются с её необъяснимой неприязни, которая продолжалась почти сто лет.
В юности же круг знакомых Петра ограничивался многочисленными родственниками, и когда отец отлучался, он с радостью выезжал за город, где проводил время с младшим братом, которого тоже звали Петей. А ещё у них была сестра Катерина: несмотря на то, что с Петей-младшим они были ровесниками, она держалась гордо и снисходительно, отчего казалась чуть взрослее. Кроме них приезжали и царские дочери Анна и Елизавета. Про царевича Алексея ходили только слухи, и остальные дети его не видели, да и ребёнком он уже не был.
Летом дети гостили то в Петергофе, где жил Петя-младший, то в Царском селе у Катерины. Пётр был самым старшим из детей и потому приглядывал за маленькими. Впрочем, в силу природных любопытства и бойкости, характерных для всех мальчиков, его и брата частенько заставали посреди каких-то новых затей, в которые они вовлекали девочек. Однажды, будучи в Петергофе, они нашли где-то деревянные бусы, разобрали их и выкрасили красной краской. Девочки приделали к бусинам верёвочки, а мальчики полезли на молодой дубок и развесили бусины на нижних ветвях. Оставшимися бусинами девочки украсили уши статуй. Затем они направились во дворец и наперебой рассказывали, что в парке на дубе выросли красные жёлуди, и взрослые побежали смотреть на чудесное дерево... Конечно, никто не бранил и не журил детей, но на Петра-старшего поглядывали с подозрением, поскольку младшие считали его своим вожаком и зачинщиком всего самого интересного.
Петя-младший быстро развил собственную фантазию и скоро стал подшучивать над остальными. Чаще всего он звал детей в глубину парка, усаживал на скамейку под зонтиком беседки, уговаривал Петра что-нибудь почитать, и тот покорно читал, пока не начинался дождь. Сначала лило слабо, и дети надеялись переждать; никто не унывал, наслаждаясь чтением. Но дождь усиливался, и девочки уже невнимательно слушали старшего брата, с грустью поглядывая на деревья, дождь и ясное небо вдалеке. Тогда Пётр умолкал и, прислушавшись, понимал, что дождь шёл как-то неправильно — капли шлёпали по дорожке вокруг беседки, но не стучали по её крыше, а в чуть поодаль трава была совершенно сухой: братец привёл их к фонтану-шутихе. Пётр поворачивался к Пете и смотрел с укором, сурово, почти как папа, но, всякий раз видя радостную, по-настоящему счастливую рожицу брата, не мог его ругать, и они вместе смеялись над розыгрышем. Конечно, подобное потакание Пете, шутки которого с годами становились изощреннее, в будущем аукнулось старшему Петру, но в весёлую пору детства забавы оставались забавами. Впрочем, оказываясь в Царском селе, мальчики отчего-то смирнели и подчинялись выдумкам Катерины, а маленькие царевны немало радовались таким переменам. Девочки любили степенно прогуливаться в парке, подражая взрослым, с важностью играли в куклы, устраивали обеды и чаепития, а мальчики разливали чай или притворялись гостями.
Как-то раз осенью в Царское село Пётр приехал один, без царевен. Пройдя к гостиной, где любила проводить время младшая сестра, он в нерешительности замер на пороге, теребя вышивку на камзоле.
— Братик! — Катерина бросилась к нему, моментально забыв про кукол. — Почему ты один? — Она разглядывала его печальное лицо. — Что с тобою?
Он тяжко вздохнул и улыбнулся.
— Да затосковал в Петербурге, тебя проведать решил. Ужель не скучала?
— Скучала! — Сестра, схватив его ладонь своей, мягкой и тёплой, потянула его к столику. — У нас будет чаепитие. Только настоящее: ты-то, поди, замёрз с дороги?
Катерина ничего не заподозрила, однако правда выяснилась позже, когда во дворец явился растрёпанный после дороги Петя. Он зевал и устало тёр кулачками глаза.
— Вот ты где, Петро.
Он приблизился к креслу, в котором расположился брат, поманил его, и тот склонил к нему голову. Петя схватил его маленькими пальчиками за нос. Пётр чуть не выронил чашку, она звякнула в его руках, а на глазах выступили слезы.
— Петя, ты что такое творишь? — Катерина всплеснула руками, а затем принялась разнимать братьев. — Говори, что случилось? — строго потребовала она, легонько встряхнув Петю за плечи. Тот, прежде чем заговорить, высвободился из её рук, взобрался на соседнее кресло и макнул палец в варенье.
— У папы сын народился, Петром наречен. Наш братец смириться не в силах, Катерина, посему взревновал, — Петя театрально прижал ладошку к груди, а затем нахмурился, сверля глазами брата, потиравшего ущипленный нос. — Быть может, из-за душевных волнений он позабыл, что и я именуюсь Петром. Я же прибыл ему о сём напомнить. Ну а младенец — всего-то навсего человечек. Не как мы, — он обвёл всех троих пальцем, испачканным вареньем. — Так что ничего страшного в том нет.
— Как это — всего-навсего человечек? — с опаской вопрошала сестра.
— Ну, обычный. Как папа, как все остальные.
Тут уж Катерина не на шутку разволновалась. Несколько мгновений она молча хлопала глазами, не зная, что и сказать.
— Петя! А мы-то кто?


Братья объяснили Катерине, что другие дети царя не являются их братьями и сёстрами в привычном понимании. Более того, Катерина, Петя и Пётр — совсем не люди, хоть и похожи на них внешне. А отличия были, и разительные: например, Пётр был холоден как гранит, Петя очень много ел, но совсем не набирал вес, а у их сестры при расчесывании пышных волос сыпался мелкий янтарь, напоминавший о листопаде. Но кто же они такие на самом деле, Катерина тогда так и не узнала, и в детстве про себя считала себя и братьев волшебными созданиями не от мира сего.
Они взрослели, но люди вокруг старели быстрее, царские дочки выросли и приезжали реже, старые знакомые болели и умирали. Однажды не стало и Петра Алексеевича, и Петро — уже больше не мальчик, а молодой воспитанный господин, — снова стоял на пороге гостиной в Царском селе. Его брат и сестра сидели вместе за шахматами. Катерина, девушка, обещавшая стать изысканной дамой, подняла взгляд и на этот раз безошибочно узнала тревогу в лице Петра. Она приблизилась, в страшном предчувствии протягивая руку к траурному кафтану.
— Что случилось, братец? — спросила она звонким голосом, пытаясь узнать ответ до того, как он прозвучит. Из кресла поднялась утончённая, невысокая фигура Пети, он не сводил с брата глаз.
— Отца больше нет, — тихим голосом ответил Пётр. Сестра и брат оцепенело смотрели на него, потом Катерина всхлипнула и бросилась Петру на шею, а через мгновенье в его плечо вцепился Петя. Только обняв их и крепко прижав к себе, Пётр дал волю слезам.


Минуло много зим и лет, и дети царя, каковыми они себя небезосновательно считали, несмотря на отсутствие кровного родства, становились старше, но уже почти не менялись. Петю-младшего для удобства стали называть Петькой в противовес «Петро», закрепившемуся за старшим. Петька как будто остался и внешне, и душой юношей, но в нём, наравне с неисчерпаемыми идеями и желанием пошутить над всеми и каждым, угадывались доброта, искренность и готовность помочь другим с мягким налётом незатейливой жизненной философии. Он очень любил лето и солнце, природу и животных и, несмотря на то, что порой изъяснялся старомодно, читал старые книги и чтил традиции, он активно пользовался мобильником, носил солнцезащитные очки и казался довольно прогрессивным современным подростком.
Катерина, несмотря на серьёзность, была задумчивой и время от времени делалась рассеянной, поэтому иногда терялась в собственном парке. Она тоже обладала рядом привычек, оставшихся с прошлых лет, и, например, иногда, надев резиновые сапоги, уходила на охоту в сопровождении любимой собаки. Большого пса, в котором отразились лучшие черты русских охотничьих пород, звали Дубок, и спрашивать её об этом имени было строго запрещено. В изумительной красоты парках вокруг никакой дичи давно не водилось, поэтому Катерина и верный Дубок возвращались с прогулки без добычи.
Старший Петро, некогда столичный житель, сиятельный князь и желанный гость всех обедов, ужинов, приёмов, балов, а также девичьих мечтаний, вёл тихую жизнь в Петербурге. Красивым кафтанам, парадным сюртукам и смокингам на смену пришли пальто, шарф и простой пиджак, он больше не носил шляпы и галстуки. Он казался молчаливым, застенчивым и мрачным молодым человеком, но стоило лишь обратиться к Петро, как в нём просыпался интересный, словоохотливый собеседник. У него всегда находились маленькие дела то тут, то там, и он казался занятым, но вместе с тем гостеприимным хозяином, и сам любил ходить в гости.
Одним вечером, после необычайно жаркого июльского дня, Петро явился во дворец в Царское село. Двери были закрыты, и он, вежливо постучав, стал ожидать. Спустя какое-то время послышалось шарканье, и, приоткрыв дверь, выглянула Катерина в легчайшем халате и тапочках.
— Сегодня дворец уже закрыт. Экскурсии начнутся завтра с десяти часов. Приходите, будем ждать! — проговорила она дежурные фразы, но тут перед ней возник Петро, и она вздрогнула, раскрывая дверь шире. — Братец! Проходи!
Катерина предложила ему сменить ботинки на плюшевые тапочки и повела в гостиную. Окна были распахнуты настежь, тюль едва-едва колебалась на вечернем ветерке. На столике громоздились ведра со льдом, в каждом торчало по бутылке газированной воды. Петька лениво растянулся на софе, почёсывая разводной мост и надпись «1703», изображённые на его футболке. Пёс Дубок лежал на спине под столиком, подняв кверху лапы и демонстрируя миру рыжее пузо.
— Братец! Срочно отвечай: привёз ли нам дождик? Али хоть тучку?
— Не привёз, Петька. Сам умираю от жары.
— Не друг ты мне, Петро, — угрюмо сообщил Петька и с видом умирающего закатил глаза.
— Нашёл на что обижаться, — фыркнул Петро и занял кушетку напротив, с удовольствием вытянув ноги. Петька простёр руку к ведёрку со льдом, но оно оказалось слишком далеко.
— Катерина, рассуди: у сего господина что ни день, то дождит, а как посреди лета жара, так нет тучек. Где ж справедливость?
Петро, на зависть младшему брату, до ведёрка доставал сам и уже угощался второй порцией. Катерина вручила Петьке запотевший от холода стакан с газировкой цвета осенних листьев.
— Знаешь что, Петька? — сказала она. — Мы живём в северном краю, а лето короткое, можно и потерпеть. И в кого ты такой капризный?..
— Вот видите, Дубок, — Петька демонстративно обратился к псу, который в недоумении поднял остроносую морду. — Нет у меня единомышленников. Все заканчивается тем, что мы играем в шахматы...
— Может, в шашки? — предложила сестра, а Петька без особой охоты кивнул. Сдвинув ведра со льдом, она поставила на столик доску, и скоро началась игра. Катерина выигрывала у обленившегося братца, который частенько пропускал хорошие ходы. Дубок вылез из-под столика и положил на него морду, наблюдая за игрой.
— А были времена, когда играли с твоими куклами в чаепития, — сказал Петька с видом пожившего своё старика. Катерина широко улыбнулась, тряхнув янтарными серёжками в ушах.
— Ты бы сейчас не стал играть с куклами, мой дорогой. Но ты прав, было здорово. Особенно, без туристов...
— Расскажи мне про туристов, милая моя, — вступил в беседу Петро. — Они у меня во всех музеях, дворцах, театрах и храмах. Они едят и ходят, ходят и едят и никогда не спят.
— Так ты попроси у Марьи Юрьевны, пущай сделает тебя снова столицей. К ней, поди, так не ездят, — предложил брат.
— Не ездят, — подтвердил Петро и устроился на кушетке поудобнее: перевернулся на живот и подложил под голову расшитую подушку. — Но, во-первых, ни она сама, ни кто-либо ещё подобного не допустит...
— Я выиграла. Теперь меняемся, — Катерина расставила шашки и повернула доску. Дубок лизнул ведёрко со льдом. — Что там во-вторых?
— Живу на отшибе, погода странная, город с прибабахами. Мне не до политики, мне лишь бы летним вечером на кушетке поваляться. Какая же из меня столица?
Петро зевнул и, прикрыв глаза, улыбнулся в подушку. Петька задумчиво поглядел на брата.
— Культурная.