Рыжий пёс Дубок деловито положил лапу на подлокотник соседнего кресла, как бы поддерживая Катерину, свою хозяйку. Несмотря на удивительную способность к речи, он не проронил ни звука. В сложившейся ситуации легко было усугубить и без того тревожную, натянутую атмосферу, воцарившуюся в кабинете Петра Петровича, её старшего брата. Он сидел за большим своим столом, в халате поверх будничной одежды, повернув голову к окну и с явным неудовольствием ощущая на себе их взгляды. Катерина, слабо улыбнувшись, переспросила:
— Как это понимать, родной?
Пётр Петрович пожевал щёки, неслышно выдохнул и произнёс голосом, какой могла бы подать, пожалуй, гранитная плита:
— Музеи, памятники, праздники — да. Переодеваться в… в костюм — ни в коем случае.
— Но, Петро, мы же одинаково его любили…
— Любим. Я всё ещё люблю, — отрезал он.
— Конечно, как скажешь… Петро, братец, это ведь всё для детей. Представь их восторг…
— Представляю. — Пётр Петрович своим голосом мог бы забивать гвозди или как-либо иначе превращать его энергию в физическую силу. — Вы, Екатерина Петровна, пришли спросить моего разрешения, — он обратил к ней жгучий взгляд, тут же затянувшийся поверхностным льдом равнодушия. — Так вот вам моё категорическое: нет.
Дубок смотрел на Петра Петровича неприязненно, а Катерина — обескураженно. Давненько брат не отвечал ей столь непреклонно на невинную просьбу, да ещё в таком тоне. Искренне не понимая, что же ей теперь делать (она-то была уверена в успехе), Катерина несколько секунд сидела в гостевом кресле, а затем нерешительно поднялась.
— Пожалуй, мне пора, — отчего-то виновато произнесла она и кивнула псу. Но тот, вместо того, чтобы спрыгнуть со стула на пол, нахмурился, не двинувшись с места.
— Катенька, не сочти, что лезу в личное, но… — Дубок обратился к её брату: — Петро Петрович, вам не кажется, что вы могли бы в данном случае уступить сестре?
Пётр Петрович сделал скорбное лицо, которое Дубку не то чтобы очень понравилось.
— Катерине я уступаю во всём и всегда, да будет так. Но вы просите меня о том единственном, чего я не могу себе позволить.
Дубок раскрыл пасть, имея на этот счёт аргументированные возражения, но Катерина ловко сжала ему остроносую морду.
— Я всё понимаю. Дубок, не спорь… Будь я на твоём месте, Петро, я поступила бы так же. — Сестра улыбалась светло и искренне, отчего Петру Петровичу сию минуту сделалось не по себе. Он в растерянности смотрел, как она покидает кабинет, не знал, что сказать, какие слова найти для раскаяния. Она взялась за ручку, и у него невольно вырвалось:
— Катерина, постой!
Катерина в удивлении обернулась, и вовремя: в дверь, едва не сорвав её с петель, ворвался Петька — их брат, похожий с ними лицом, но не обременённый привычным для их семейства спокойствием. Петька не справился с управлением самоката, и теперь барахтался на полу, запутавшись в безразмерной толстовке и рукавом её зацепившись за руль. Из монументального шкафа, в который он врезался, медлительными каплями соскальзывали книги старшего брата.
— Как любезно, ух!.. С вашей стороны, ф-ф-ф… возлюбленные мои сестра и брат… что вы изволили помочь вашему покорному слуге! — воскликнул Петька в своей привычной старомодной манере, прекратив бесплодные попытки самостоятельного высвобождения из стихийного завала.
Первым опомнился Дубок — он ловко освободил рукав от самоката, а Петро без труда извлёк Петьку из кучи разбросанных книг, поставил на ноги и отряхнул толстовку. На ней была изображена рыба с ножками и подписано: «Корюшка пошла». Катерина принялась возвращать выпавшие книги обратно в шкаф. Петька, шмыгнув носом, ущипнул её за локоть.
— Ты что ж, ужель уходишь?
Катерина ответила ему мягкой, безмолвной улыбкой. Петька посмотрел на погрустневшую сестру и на смущённого брата, потупившего взгляд. И, кажется, всё понял.
— Я, кажется, всё понял, — заявил он, но потом потребовал: — Рассказывайте, в чём дело.
Тон его сделался вдруг таким серьёзным, что возражать ему не стали. Катерина кратко описала произошедшее, а Петро в скупых словах объяснил свой отказ. Выслушав их, Петька, потирая ушибленные места, накрепко задумался. Он прохаживался вдоль стола и рассуждал вслух.
— Значит, Катерина желает устроить ежегодный праздник в честь Александра Сергеевича да хочет привнесть новшеств, и чтоб детей порадовал переодетый Пушкиным актёр… Вы поправляйте, ежели не прав. Ты, Катерина, также желаешь, чтобы Петро взялся за эту роль, ибо более доверить её некому. А ты, Петро, сию роль отвергаешь, ибо считаешь идею кощунственной, так как с Пушкиным вас связывали годы близкой дружбы, а его безвременная трагическая кончина послужила причиной почти вековой тоски и апатии. Всё так?
Дубок кивнул первым, хотя и не участвовал в объяснениях. Катерина выразила согласие одним взглядом. Спустя несколько долгих секунд Петро выдавил: «Верно».
— И вы, любезные, не догадались позвать меня? Ну и дела. Вам всем пора на воды! Или на пенсию. На пенсию и на воды. А Пушкиным буду я!
Никого не спрашивая, он тотчас же отправился в спальню Петра Петровича и полез в шкаф. Петро и Катерина поспешили следом и остановились в дверях, между их ног протиснулся Дубок.
— Не печалься, сестра, — раздавался приглушённый голос из шкафа, в котором Петька пребывал верхней половиной туловища. — Из меня Пушкин получше выйдет: ростом мал, остёр на язык, люблю повеселиться, и даже самую малость смугл… Будет тебе, Катерина, и представление, и счастливые зрители. А с тобой, Петро, я поговорю ещё…
Он обнаружил подходящую рубашку и, без всякого стеснения стянув толстовку, тут же облачился в новое. В небольшом прямоугольном зеркале, встроенном в дверцу шкафа, отражалась его нетерпеливая рожица, пока он расправлял воротник. Рубашка была сильно велика ему в плечах, но Петька провёл ладонями по бокам, и она самым волшебным образом сделалась ему впору.
— Нужно зеркало побольше! — воскликнул он и, схватив что-то чёрное с верхней полки шкафа, прытко просочился в коридор мимо брата и сестры.
— Погоди, Петька, что это ты стянул? — заволновался Пётр Петрович, почуяв неладное, но брат к вопросу остался глух: он крутился перед большим зеркалом у входной двери, продолжая тем же необычным способом усаживать рубашку по своей худосочной фигуре.
— Эй! Это его цилиндр! — воскликнул Петро, заметив в руках Петьки шляпу. — Цилиндр, что Александр Сергеевич однажды забыл у меня!.. Не смей! Не трогай!
Петро бросился к нему, но споткнулся о паркетину и, взмахнув халатом, словно парусом, начал падать, а Катерине с Дубком пришлось его ловить. Петька, сей домашней вариацией балета не заинтересованный, в это время водрузил старый, выцветший цилиндр себе на голову.
— Во! Бакенбарды приделать, и чем не Пушкин? Я и стихи знаю.
Дубок заботливо обнюхал Петра Петровича, но тот обречённо обмяк в руках сестры. Петька прилаживал цилиндр и так, и эдак, затем повернулся к Катерине и сунул руки в карманы брюк.
— Ну как я тебе, сестрица?
— Совсем взрослый, — со смешком сообщила она. — Сюртука не хватает.
— Сей момент, сударыня! — Петька снял с крючка пальто брата, влез в него и застегнул пуговицы. Пальто было ему велико, но в отличие от рубашки, не усаживалось. Он с самым серьёзным видом расправил воротник, и Катерина, затаив дыхание, негромко сказала: «Ну вылитый Петро». Петька, услышав это, приподнял бровь, неторопливо обернулся, оглядел их и издал узнаваемый усталый вздох.
— Хорошо-хорошо, намёк я понял, — усмехнулся Петро, привалившись к стене. — Только цилиндр береги, это всё же память…
Петька вдруг переменился в лице и продекламировал с выражением: