Москва утопала в снежных мехах. Днём расчищенные дороги и шоссе обхватывали город чёрными лентами, низкое небо гладило верхушки высоток. Ночью облака отражали золотой свет улиц, и снег безнаказанно, тщательно облеплял улицы. То и дело ветер подхватывал снежинки и кружил их маленьким вихрем, дразня, призывая из уюта квартиры выбраться наружу. Но цветам на подоконнике не было дела до ветра. Сочные листья отвернулись от созерцания зимы; их источник тепла и света находился внутри комнаты.
Тяжесть халата приятно давила Марье на плечи. Он не повторял контуров тела и походил на доспех, но потому и нравился. Перекинув волосы на одно плечо, она принялась медленно прочёсывать их, за неимением под рукой гребня, пальцами.
Посмотрев в окно, Марья снова углубилась в распечатки с графиками, на которых чужой рукой были обведены пики, прочерчены прямые линии и оставлены комментарии.
В комнате появился слегка помятый сном Петя. Он рассеянно надевал джемпер поверх незастёгнутой рубашки. Марья услышала его тихий вздох и отвлеклась от бумаг.
— Иди сюда.
Он покорно подошёл. Марья застегнула каждую пуговицу и расправила джемпер. Её пальцы устремились к торчавшим уголкам воротника.
— Отчего загрустил?
— Я? — он спохватился и стушевался, напустив на себя лениво-скучающий вид. — Ни в коем случае. Просто задумался.
Марья улыбнулась, потянула за уголки вниз, и Петино лицо оказалось напротив. Поцелуй был тихим и даже нежным, но она вложила в него немножко своей волшебной энергии.
Петя чуть оживился.
— Всё ещё грустишь? — улыбнулась Марья, зная, что это не так.
— Не грущу. Но возмущаюсь, что вы, Марья Юрьевна, изволите работать в столь поздний час.
Посмотрев на время, Марья парировала:
— С другой стороны, час весьма ранний.
Невский опустился рядом с её стулом на колено и поцеловал, как бы отвечая на её вековую нежность молодой неистовостью. Возиться с бумажками в такой час, да ещё в его присутствии? Она давала себе слово: когда он гостит, всё внимание — его. Что, в самом деле, на неё нашло?..
Но Марья сумела отделить собственные мысли от навязанных и мягко отстранилась. Морок спал. Петя всё лучше овладевал своими силами, столь непростыми и опасными, и она давно была к этому готова. Было лишь не ясно, осознавал ли Петя?..
Нужно было переключить его внимание.
Бросив взгляд на графики, она ухватила один листок из вороха.
— Утром я должна объяснить ребятам новую стратегию. Видишь эти пики? Мы сперва думали — коррекции, но на большом масштабе заметно, — она взяла другой график, — что это как бы долгий нисходящий тренд.
— Разве это плохо?
— Само по себе нет. Но эти графики показывают состояние мировой экономики, на которую влияют самые разные события и новости. Они не соответствуют моим ожиданиям, и притом существенно. Такое ощущение, что кто-то перестал держать руку на пульсе, контролировать с той стороны… Понимаешь?
— Не вполне, — признался Петя, но заинтересованно нахмурился, потерев переносицу.
— Дальше начинается мистика. Звоню Темсону — его нет ни дома, ни в офисе. Каждый день, круглые сутки. Хадсон тоже ломает голову, но нас двоих или наших друзей на Востоке не хватает для биржевого вальса — нужны европейцы. А без Лондона на эту тему не хотят разговаривать Милан и Мадрид. Я звонила даже Патрису, но и он не ответил. Строго говоря, это и не по его части, но он всегда быстро находит мне нужных людей…
— Я мог бы попросить Адама. Амстердам ведь тоже участник биржи.
— Знаю. И я могу его попросить. Но проблема даже не в этом. Де Лясен в прошлом месяце собирался приехать и обсудить наши временные выставки в Лувре, но так и не доехал. И он, и Темсон как будто исчезли.
Она сложила листки в стопку, написала себе короткую заметку в рабочий ежедневник и навела на столе некоторый порядок. Зеленоватое стекло столешницы стиснуло под собой старые фотографии, на одной из них был запечатлён Петя — такой же озадаченный, как сейчас.
— Может, путешествуют?
— Зимой? Оба?
Он пожал плечами.
— В прошлом году Патрис проведывал ресторан своего земляка. Он был у нас в Петербурге примерно в это время.
— А ты был у него два месяца назад, — как бы невзначай упомянула Марья. — Когда в Париже сыро и серо.
Невский промолчал. Побледнев, он отошёл от стола и опустился на тахту у противоположной стены. Он коснулся старомодного телефонного аппарата, крутанул диск, выключил и снова включил торшер.
— Ты так и не рассказал, зачем ездил, что вы там делали, — ласково напомнила она. — Мне же интересно. Ты ничем не скован: сел в самолёт и увиделся с друзьями через пару-тройку часов. А я могу лишь позвонить по телефону. Или по видеосвязи, которую тихо ненавижу, — фыркнула она. — Путешественника всегда интересно послушать, особенно вас, Пётр Петрович.
Петя дёргано улыбнулся.
— Я не знаю, как сказать тебе.
— Скажи как есть.
Он помял рукав джемпера, затем уставился на свои руки. Она решила его подбодрить.
— Зная историю твоей ревности к де Лясену, я ничему не удивлюсь, обещаю!
— О, если бы!..
Марья давно увидела и ощутила перемену в нём, но долго не могла определить причину. Она ожидала, что какие-то подробности откроются сами собой, Петя озвучит, подтвердит или опровергнет её догадки. Однако он молчал, старательно делая вид, что ничего не изменилось, но выдавая себя в мелочах.
Он глубоко вдохнул, словно перед погружением, и всё-таки рассказал.
Рассказал про то, как в один прекрасный день Тевере и де Лясен заявились рано утром к нему домой; про самых разных теней — тёмных двойников; про путешествия в Лондон и Париж, в узилище тени Рима и в мир кошмарных снов; про спящего Темсона и удивительного Тома. Рассказал про большое финальное побоище и про свою тень тоже.
— А ещё Ромео упомянул, что у тебя была тень. И что ты сумела с ней поладить. Это правда?
Марья огладила большим пальцем одно из колец; в чёрном маленьком камешке едва заметно мерцали кровавые прожилки.
— Тевере явно не знает, о чём говорит. У меня никогда не было тени.
— А-а, вот как…
Нет, пока не стоило посвящать его в подробности. Она решила снова аккуратно сменить тему.
— Ну ничего себе приключения! Очень захватывающе. Чего же ты молчал?
— Потому что когда я говорю о де Лясен, я не имею виду Патриса, — уныло ответил Петя. — Это женщина — Патрисия. Она называет себя Патиш.
— Ах и правда! Патрисия. Я очень давно с ней не виделась.
— И ты знала?..
— Ага. Хотя так привыкла за долгие годы к Патрису, что совсем забыла об этом…
Марья заметила, как скорбно опустились его плечи. Так вот в чём было дело…
— Тебе понравилась Патиш?
Она спросила без злобы, искренне, но он резко вскинул голову и вцепился в подлокотники. Щёки тронул нежный румянец, Петя почувствовал это и наконец перестал закрываться.
— Да, — упавшим голосом признался он.
Марья не смогла сдержать улыбку. Она встала, разминая затёкшие ноги, медленно прошла по комнате и остановилась у журнального столика.
— Полагаю, чувства взаимны.
— Не уверен.
— Это не вопрос, Петя. — Он удивлённо на неё воззрился, но она покачала головой. — Давай-ка сделаю нам чаю.
Марья приложила ладонь к блестящему медному боку чайника и нагрела его за несколько секунд почти до кипения, вовремя остановив, чтобы напиток не горчил. К чёрному чаю добавила шиповник, сафлор и листочки мяты, после чего залила горячей водой. Вручив чашку Пете, она опустилась прямо на пол, напротив него.
— У Патриса к тебе особое отношение. Многие считают вас хорошими друзьями. Я тоже склонна верить в эту дружбу, несмотря на то, как нелестно ты обычно отзываешься о нём. — Он вопросительно нахмурился, и Марья пояснила: — Потому что с теми, кто тебе по-настоящему неприятен, ты общаешься совсем не так, как с ним.
Петя смущённо уткнулся в чашку с чаем.
— Но в прошлом он провинился перед тобой не единожды. Ты не забыл историю с Наполеоном, неугасающий интерес к твоей сестре, настойчивое внимание ко мне. Участие в тайных делах Темсона, в конце концов… Не забыл, но очень бы хотел, потому что вас многое связывает и роднит. — Марья коснулась Петиного колена, поделившись теплом и бодростью. Петя благодарно сжал её ладонь и не отпускал. — В Патиш ты увидел шанс наконец-то его простить.
— Ты… не ревнуешь?
— Я доверяю тебе и не сомневаюсь в себе. Ревность не про меня.
— И не злишься?
Марья вздохнула. Как вообще можно было злиться на него?
— Нет. Петя, ты молод, но ведёшь себя порой как умудрённый сединами старец. Я понимаю почему. Твоё детство распланировали, юность легла на плаху служения стране. А едва освоился и окреп, твоё сияние омрачила череда потрясений, которым, казалось, не будет конца… Сейчас ты навёрстываешь неполученный опыт, ввязываешься в приключения, заново узнаёшь себя. Влюбляешься и влюбляешь.
— Я не… Мне просто… Я не, Марьюшка. Я люблю только тебя.
Она растроганно улыбнулась.
— Знаю, милый, знаю… Но я не могу заменить тебе семью или друзей. В центре твоей вселенной ты сам, потому поступай так, как хочет твоё сердце. — Она протянула руку к его груди. — Я уверена, оно способно вместить гораздо больше, чем одну только меня.
Петя шумно шмыгнул носом, не позволив себе расчувствоваться. Его дрогнувшие было пальцы скользнули по Марьиным кольцам.
— Спасибо. Хоть этот камень упал с души…
— Князь ты мой прекрасный, много их у тебя? — усмехнулась она. Петя в ответ выдал несмелую улыбку и тяжело вздохнул.
— Понимаешь, Патрис… — сказал он, уголки губ нервно дёрнулись. Петя подбирал слова, и Марья вдруг поняла, что он впервые говорил об этом вслух. — Я его стёр. Осталась только Патиш. И она больше не может превратиться в Патриса.
Она сделала над собой усилие, чтобы не отпрянуть, — так её напугало неестественное спокойствие, с которым говорил Петя.
— Ты его стёр?
— Тень. Это было уже в самом конце, после битвы. Я не успел его остановить… Но это ведь всё равно что я.
— Что это значит — стёр? Стёр как?
— Из памяти. Патиш не помнит, кто такой Патрис, не узнаёт его лицо на фото. Помнит, что гостила у меня в том году, но не помнит, что была тогда Патрисом… Мне в голову эта мысль пришла случайно, не всерьёз, как мрачная шутка. Но я не хотел, не собирался… Ну а Тень взял всё в свои руки.
— Допустить мысль и осуществить её — не одно и то же. Мало ли о чём думаешь, когда устал или всё бесит.
— Винить, кроме меня, больше некого. Тень нельзя призвать к ответу.
Повисла пауза. Марья отняла руку и отпила чаю.
— А почему ты об этом подумал?
— Сам не знаю. Пока мы носились туда-сюда, я не мог не сравнивать их. Мне тогда показалось, что она лучше него и искренней. И я подумал… Я просто представил, как бы всё сложилось, если бы не было его, если бы всегда была только она… — он закусил губу и свёл брови. — Я и сейчас их сравниваю. А на самом деле не такие уж они и разные… Боже, что я наделал?
Вот почему Патрис не отвечал на звонки. Его не было. Петина способность воздействовать на разум всё-таки выглядела устрашающе. Он толком не знал своих сил, не пользовался ими, не развивал, и потому не способен был причинить кому-либо ощутимый вред. Однако если лишь его тень смогла стереть целую личность, каков истинный потенциал Пети?
— Ты пробовал вернуть ей память?
Он покачал головой.
— Она теперь боится меня. Вполне справедливо… Не хочу пугать её сильнее… Да и я никогда не возвращал память и вряд ли смогу. Не хватало только сделать хуже. Так что я просто… ушёл.
Марья отставила чашку в сторону, потянулась к склонившемуся Пете и, встав на колени, крепко обняла его. В своей человечности он до смешения походил на обычных людей, чувства делали его уязвимым и хрупким. Но лучше так, чем показное презрение ко всему смертному, чем бремя волшебной силы, требовавшей большой платы. Сам того не подозревая, Невский был едва ли не образцовым хранителем города, и так прекрасно справлялся со своими обязанностями, что даже искушённые насыщенной столичной жизнью москвичи мечтали улизнуть в Петербург хоть на денёк. Марья и сама время от времени покорялась его бесхитростному обаянию.
Они сидели, не расцепляя рук, какое-то время; потом зазвонил телефон, и оба вздрогнули, будто очнувшись от дрёмы. Марья бы многое отдала за то, чтобы узнать, о чём в эту минуту думал Петя.
Сняв трубку, она успела сказать только: «Алло?» Каждую секунду её тянуло прекратить эту беседу и продолжить разговор с Петей. Но она долго, внимательно слушала, и хотя большую часть истории уже знала от Невского, решила суетливому собеседнику об этом не сообщать. Ко всему прочему, связь была на редкость паршивой: голос Ньютона Хадсона то и дело пропадал на фоне чьих-то неразборчивых возмущений.
— Он как раз у меня… Дай мне пять минут, — ответила она и положила трубку.
Ей не хотелось оставлять Петю на волю двух змей — Темсона и Аквальти, яда которых с лихвой хватило бы, чтобы отравить упавшего духом страдальца. Явная личная заинтересованность их обоих лишь усугубляла ситуацию. Вот бы протянуть своё заступничество за пределы дома, города, страны; оградить Петра от хладнокровной европейской расчётливости…
Она вовремя одёрнула себя. Невский давно не мальчик и должен был отвечать за поступки — свои или тени. А уж постоять за себя он сумеет, мало никому не покажется.
— Что ж, Пётр Петрович, провидение изволило вас услышать и прямо сейчас дарует второй шанс.

Когда Невский прошёл через портал вслед за зевающим Хадсоном, он первым делом оглянулся, чтобы махнуть на прощание Марьюшке. Но проход успел закрыться, и Пётр уставился в стену. Он ещё чувствовал на языке освежающую терпкость мяты, которую Марья добавила в чай.
Комната казалась ему знакомой. Это был просторный будуар, где под облаком воздушного тюля стояла широкая кровать, а у трюмо приютился пуф. В окна бил ветер с дождём, но внутри было тепло — обогреватель, выставленный у изножья, обжигал воздух комнаты.
Пяти минут, обещанных Марьей Хадсону, не хватило для толковых пояснений — видимо, от неё самой многое ускользнуло из разговора с Ньютом. Было ясно одно: его зачем-то срочно и очень настойчиво просят явиться в Венецию… Что она имела в виду под вторым шансом?
— Вот и вы, Невский.
Это сказал Темсон. Он неподвижно сидел на краю кровати, скрытый пологом, и Пётр сначала его не заметил. Венера молча кивнула Невскому вместо приветствия и вышла.
У стены со старым кинопроектором возилась тень Лондона — Том Темсон. Это удивило Петра Петровича больше всего.
— Том? Вы остались?
Тот вздрогнул, но, обернувшись, улыбнулся. Его худое лицо выглядело болезненно уставшим.
— Скорее, случайно задержался.
— Вы здесь не за этим, — одёрнул Петра Темсон. — Мне известно, что некоторое время назад вы помогли устранить союз теней, объявивших революцию. — Он встал и весь подобрался, будто ожидал драки. Его голос, впрочем, звучал совершенно невозмутимо. — И стёрли у мисс де Лясен очень важные воспоминания.
Невский замер, внимательно всматриваясь в Темсона. В его словах, помимо обвинения, слышалось что-то ещё — непривычное и оттого никак не сочетавшееся с Лондоном.
— Если точнее, это сделала моя тень, но суть та же, — признался Пётр Петрович.
Темсон сощурил глаза за очками.
— Как и когда это произошло?
Тон Невскому не понравился, но он всё равно ответил:
— Сразу после того, как нам удалось разделаться с тенью Рима. Всё случилось так быстро, что я не сразу осознал последствия.
— Кто ещё может подтвердить ваши слова?
— Вместе с тенью нас оставалось четверо… Видимо, только Ромео Тевере.
Темсон снял на мгновение очки. Без них его лицо обнажилось от апатичного хладнокровия, обрело черты хищника. Он потёр глаза и лоб, перед носом Невского снова блеснули стёкла в старомодной оправе. Темсон посторонился и отдёрнул многослойный тюль. За ним, словно в колыбели, спала Патиш.
Она осунулась и была необычайно бледна, лицо утратило то умиротворённое выражение, когда губы готовы вот-вот растянуться в задумчивой полуулыбке. Узкая ладонь лежала поверх клетчатого одеяла, и Петру сию минуту захотелось прикоснуться к ней. На вторую руку была надета кожаная перчатка без пальцев, от которой на пол тянулись провода.
— Стараниями мисс Аквальти, — проскрипел Темсон, — мисс де Лясен впала в очень нездоровый сон. Благодаря вам, однако, процесс её пробуждения многократно осложняется.
Невский отвернулся от кровати.
— Вы так уверенно нападаете на меня.
— Мы все оказались здесь и сейчас исключительно благодаря вам. Имейте мужество нести ответственность за содеянное.
— Я и не отрицаю своей вины. А вот вам тяжело просто попросить помощи, правда?..
— Пит, — предупредительно позвал Хадсон, однако Невскому по нервам уже хлестнула злость на этого скользкого англичанина, зоркого до чужих душ, но слепого к самому себе. Если он считал уместным испускать едкие упрёки, то и Пётр мог позволить немного дерзости в ответ.
— Или видеть, как ситуации и люди выходят у вас из-под контроля? Вы же привыкли контролировать де Лясенов. Что же вы не проследили за ними два месяца назад?
Но Лондон не поддавался:
— Почему вы не вернули ей память, когда поняли, что произошло?
— А почему вы не вмешались и не остановили меня?
Напряжение между ними стало почти осязаемым. Темсон смотрел пристально, не моргая.
— Потому что я ничего не знал. До сегодняшнего дня, — отчеканил он. — Считайте, что вам крупно повезло. Не сомневайтесь, я бы вмешался.
Хотя этот бесстрастный тон несколько охладил Невского, он собирался обезоружить Темсона своей осведомлённостью о подноготной отношений Парижа и Лондона. Впрочем, интуиция подсказала промолчать, посчитав конфликт исчерпанным.
Воспользовавшись паузой, рядом возник Ньютон.
— Ребят… Джентльмены. Уже не важно, кто виноват и кто сделал недостаточно. Не время пренебрегать друг другом. Мы же здесь ради Триш.
Темсон взглянул на него так, словно впервые заметил; Невский, ощутив неясное наваждение, срочно пожелал попросить прощения у оппонента.
— Это и есть твои хвалёные примирительные чары? — сердито поинтересовался Лондон. Хадсон виновато развёл руками.
— Я же не менталист, как вы двое. Это так, аура… К тому же, я только недавно научился… Но вернёмся к делу, — он вскинул брови. — Мне кажется, стоило начать с того, зачем мы выдернули Пита сюда, и посвятить в наш план, правда?
Помедлив, Темсон уставился на Петра Петровича и обратился к своей тени:
— Том, будь добр, покажи мистеру Невскому тот сон, что нам удалось восстановить.
— Один момент.
Том снял с Патиш перчатку, затем прокрутил в проекторе бобину, намотав на неё плёнку. Он то и дело замирал, прикрывал глаза, словно каждое движение давалось ему с трудом. В их первую встречу он был совсем другим — бодрым, полным сил и оптимизма; Пётр заметил, что одна рука Тома обрела странный, нездоровый цвет. С тенью Лондона было что-то не так.
— Вы уверены, сэр? — спросил он у Темсона, когда всё было готово.
— Мистер Невский — человек исключительного упрямства, ему будет мало моих слов. Я уже и так потратил не менее получаса на споры с мисс Аквальти. Не стоит терять ещё больше времени.
На стене появился квадрат света — дёрнулся и сменился картинкой. Зазвучала страшная какофония криков и воплей; горел, выплёвывая стёкла витражей, Нотр-Дам; весь Париж был охвачен огнём. На земле перед собором сидела Патиш — Пётр сразу её узнал, но вздрогнул, заметив её неестественную, какую-то нервическую позу. Она задыхалась, терзая страшную рану в своей груди. Потом послышался неясный шёпот, который легко было спутать с шипением мотора в проекторе. Тихий свист, глухой звук падения. Рядом с Патиш теперь лежало обезглавленное тело, а перед ней — голова…
Пётр был рад, что проектор считывал только мысли в виде образов и звуков, избавив зрителя от всех прочих ощущений. Он следил не дыша, как измазанные в кроваво-чёрной жиже пальцы тянутся к телу Тома. А затем в кадре появилась высокая фигура в капюшоне. Она замахнулась косой. Снова шёпот — но теперь то был свист серпа. Картинка померкла.
У Невского было достаточно вопросов, но он молча ждал пояснений.
— Видение — это устроенный мисс Аквальти кошмар. Сложность состоит в том, что она лишь пробудила потаённые страхи, а сны конструирует разум де Лясен. Аквальти не может контролировать их. — Подойдя к проектору, Темсон положил на него ладонь. — Для нас, впрочем, гораздо интереснее появление персонифицированной смерти.
На импровизированном экране вспыхнул статичный кадр с той же громадной фигурой, но из другого сна. Медленно и беззвучно картинка двинулась, капюшон сполз, а человек повернулся. Невский от изумления ахнул, хотя лицо узнать было непросто.
— Это Патрис?!
— Я сперва тоже так подумал. Но нет, не он.
— Но лицо!.. Почему вы считаете, что это… что он — воплощение смерти?
— Потому что Том пострадал от контакта с ним, а я нет. Чтобы навредить тени, нужно что-то столь же надреальное, как и она сама.
Темсон отпустил проектор; без яркого светящегося пятна на стене спальня потускнела.
— Сон де Лясен, её опыт в этом сне — аллегория, конструкт. Но создание с лицом Патриса, кем бы оно ни было, существует автономно, вне кошмаров. — Он несколько секунд изучал Невского, словно наблюдая за осознанием сказанных слов. — Оно может и не быть смертью, но его присутствие ощущается весьма абсолютно и… летально.
— Он хочет убить Патиш?
— Его мысли я прочитать не могу. Как и её: каждый раз, стоит наладить с ней связь, появляется оно и выбрасывает меня из сна.
— Тогда, выходит, он её защищает?
— Почему вы всё время говорите «он»? — резко спросил Темсон. — Это не Патрис де Лясен.
— Вы так в этом уверены?
Казалось, сейчас Темсон ляпнет что-нибудь, провоцируя новый конфликт.
— Я просто знаю, — не без снисхождения выдавил он, быстро переглянувшись с Томом. — Теперь ваш черёд поделиться сведениями. Что именно вы сказали де Лясен, стирая память?
— Это сделал не я.
— Да, вы упоминали. Ваша тень.
— Не успел спросить. Видите ли, она, как и прочие тени, исчезла, когда Умбра был повержен, — ответил Пётр, добавив голосу желчи. Но — как он теперь понимал — присутствие Ньюта в очередной раз склонило его к мирному пути сотрудничества. Гораздо мягче он поинтересовался: — Как бы это нам помогло?
— Нам не мешало бы понимать, как связаны де Лясен и Смерть, зачем-то нацепившая лицо Патриса.
Они действительно были как-то связаны, Невский в этом не сомневался. Собственными глазами он видел, как ожившие скелеты движутся под управлением Патиш или как Патрис с помощью магической печати открывает проход в царство мёртвых. Темсон не мог не знать об этих волшебных силах.
Может быть, Тень не просто стёр память, а настроил Патриса против Патиш? Зачем ему это делать? Пётр неистово желал сию минуту призвать Тень и как следует его допросить. Но тот затаился где-то на глубине души и больше о себе не заявлял.
— Именно это лицо. Я уже видел его, — внезапно сказал Невский, а про себя удивился, что так легко вспомнил: — В кошмаре Лагуны, когда мы с Патиш прятались в катакомбах. Тень тоже там был. Сон снился нам троим одновременно…
Темсон оживился. Не сказав ни слова, он уступил своё место у проектора, приглашая Петра. Помешкав, тот всё же коснулся тёплого металлического бока. Ничего не произошло.
— Ваши мысли мнемопроектор может не считать, как и мы с мистером Темсоном, — вежливо напомнил Том. — Попробуйте расслабиться, сосредоточьтесь только на нужном образе…
Это было не так-то просто. Пётр вздохнул и зажмурился, почти силой вытягивая из омута своей памяти фантомный, сюрреалистичный сон. Проектор завибрировал, пальцы словно прилипли к его кожуху. Кажется, у него получилось.
Гремела музыка, неслись по кругу пары. А потом стены волшебным образом растаяли, и вот вместо бала — гудение десятков светских бесед. Все были заняты друг другом, кроме одного человека.
— Вот он!
— Где? Остановите.
Пётр Петрович не знал, как задержать кадр. У него всё же получилось, но с большим опозданием, когда нужная фигура пропала из виду.
— Позвольте мне.
Темсон коснулся проектора с другой стороны. Картинка дёрнулась, послушно прокрутилась назад, остановилась.
В центре кадра стоял Патрис, такой же неузнаваемый, как и в предыдущих видениях.
— Кто ещё находился вокруг?.. — хмурясь, пробормотал Лондон.
Кадр моргнул, включился вид от третьего лица. Можно было рассмотреть Невского, возвышавшегося над другими мужчинами во фраках, и Тень, поодаль застрявшего посреди толпы, и хмурого, сгорбленного Патриса, исподлобья следившего за ними.
— Теперь перемотаем чуть вперёд.
В поле зрения появилась Патиш в чёрном платье, его глубокий вырез был усыпан серебряными блёстками. Мужчины расступились перед ней, а Патрис, заметив её, указал в сторону Невского. В ответ она благодарно кивнула.
Картинка снова остановилась.
— Кто же это? Я трактовал появление Смерти как символ забвения, думал, сознание превратило образ Патриса в эту метафору… — рассуждал Темсон себе под нос, отойдя от мнемопроектора. — И ведь этот сон имел место до стирания памяти.
— Нормальный Патрис там тоже был, — добавил Пётр, всматриваясь в лицо в кадре: неживой блеск опаловых глаз, маслянисто-чёрные волосы, острые скулы, тощая серая шея.
— Я всё-таки ошибся, — продолжил Темсон и обратился к Тому: — Нам нужен другой план.
С первоначальным планом Петра Петровича никто так и не потрудился ознакомить. Перед ним возник Ньют, он запоздало извинялся за то, что побеспокоил их с Марьей посреди ночи и не успел ничего объяснить. «Сам видишь, какой бардак», — шепнул он, кивнув в сторону Темсонов. Тому стало совсем плохо, он осел на пол, прислонившись к проектору. Лондон ощупывал его матово-серую руку. Пётр понял, что они переговаривались без слов.
В спальню вернулась Аквальти. Скользнув по Невскому взглядом, она поставила на трюмо поднос с водой для Хадсона и кофе для остальных. Однажды Пётр попал в устроенный Венерой сон: он гораздо сильнее походил на запутанный лабиринт, чем на кошмар. Да и Венера — не Лагуна. Чем же Патиш умудрилась её так расстроить?
— Я хочу сам всё увидеть, — сказал он.
В повисшей тишине это прозвучало как-то слишком отчаянно. Темсон долго изучал Невского, словно перебирая в голове вопросы, на которые уже знал ответы.
— Вы хотите с ней поговорить?
— И с ним, кто бы он ни был.
— Как вы себе это представляете?
— Понятия не имею, — растерявшись, признался Пётр Петрович. — Может, мне удастся загипнотизировать его…
Венера с громким стуком вернула чашку на поднос, пролив кофе.
— Вы в своём уме? — зашипела она и тут же повысила голос. — Как можно так спокойно обо всём этом рассуждать? Вы и без того уже нанесли ему непоправимый вред. Видимо, совсем не повзрослели. Девчонка сумела вскружить вам голову до такой степени, что вы имели наглость стереть половину её сознания!.. Да и вы тоже хороши, Темсон! Лезете в чужую жизнь, потом тащите сюда этого неоперившегося… этого… и потакаете его прихотям.
Тирада была чересчур пылкой. Хадсон замер со стаканом, не допив воду, и настороженно оглядывал присутствующих. Невский хотел было ответить на этот выпад, но красноречие оставило его. Ему вдруг пришло в голову, что вряд ли Венера сильно ошиблась на его счёт.
— Можете перестать строить из себя жертву, мисс Аквальти. Мы ведь с вами это уже обсудили, — невозмутимо ответил Темсон.
Он повернулся к Петру.
— Я прошу вас не злоупотреблять гипнозом. А впрочем, — он сел на кровать, — я верю, что вы будете осторожны, Невский. Идите сюда.
Немало удивившись внезапной благосклонности англичанина, Пётр в нерешительности подчинился и робко присел с краю. Венера, мрачно сложив на груди руки, следила, но не вмешивалась.
— Предпочитаете спать сидя? Как угодно. Мы не будем зашивать вам разбитый лоб…
— Ну, что вы, мистер Темсон… — устало позвал Том, однако Лондон его проигнорировал.
— Если что-то пойдёт не так, и вы почувствуете опасность, найдите способ погибнуть — так вы проснётесь, — медленно инструктировал Темсон, крылья его носа едва заметно трепетали от волнения. — Не дайте сну вас обмануть, напоминайте себе, что спите, обращайте внимание на нереалистичные детали. А теперь дайте руку.
Лондон протянул свою жилистую ладонь, его пальцы подрагивали.
— Скажите, а вы правда не можете прочитать мои мысли?
— Чтобы понять, о чём вы думаете, залезать в вашу голову не нужно. — И он добавил едва различимо: — Я уже догадался.
Темсон нетерпеливо дёрнул ладонью, и Пётр совсем неохотно стиснул его сухие пальцы своими. Лондон закрыл глаза. С минуту он молча хмурился, будто что-то искал внутри себя, а затем снова заговорил, продолжая другую мысль.
— Вы убедительны и без гипноза. Если ещё не заметили, я сотрудничаю с вами по своей воле, — он усмехнулся. Хадсон отозвался на это сдавленным смешком. — А сейчас…
Сперва Пётр подумал, что ослеп — вокруг не было вообще ничего. Затем тускло вспыхнула лампочка, которую куда-то в темноту вкрутил Темсон.
— Мы уже во сне?
— Не так быстро. И я с вами не пойду. Вы не можете считывать сознание или подсознание, только вслепую вносить в них коррективы. Поэтому я ненадолго впустил вас в свой разум, где организовал коридор к Патиш.
Невский почувствовал себя очень глупо.
— Вы всё-таки можете читать мои мысли?
— Нет. Вы один из немногих, чей разум для меня закрыт. Я всего лишь недостаточно сильно хочу узнать, о чём вы думаете. Всё возможно, если приложить старание… — Темсон поправил очки на носу. — У всякой силы есть обратное действие. Я могу не только воспринимать чужой разум, но и транслировать свои мысли другим людям или, как сейчас, впустить вас к себе.
Пётр Петрович выразительно осмотрел темноту вокруг себя.
— Не слишком у вас тут гостеприимно.
— В данный момент я совершенно уязвим перед вами: вы у меня в голове, а я по-прежнему не могу читать ваши мысли. Вы можете разобраться со мной и сломать окружающую нас стену в два счёта. Однако же вы этого не сделали. И не сделаете.
— Надо же, сколько доверия.
Но Лондон проигнорировал и эту ремарку.
— У вашей силы тоже есть обратное действие. Если вы способны стирать воспоминания, то сможете и вернуть их.
— Но я не…
— Значит, научитесь. У вас и мотивация имеется. Вперёд.
— Подождите… — спохватился Пётр. — Почему Венера погрузила Патиш в кошмар?
— А почему вы стёрли ей память? — Темсон не ожидал услышать ответа и тут же продолжил: — Это уже не важно — что сделано, то сделано. Но у нас есть шанс всё исправить. Разве мы им не воспользуемся?
Почему-то Невского жутко задело это отеческое, покровительственное «мы».
— Всё ещё не понимаю, почему вы в этом участвуете. Ненавидите де Лясена, вечно втягиваете его в тёмные дела…
— Прямо как вы. Ну надо же, какое совпадение!
— Ничего подо…
— Мы закончили, — перебил Темсон. — Вам туда.
Он указал на белую точку в стороне, и Пётр пошёл, не оборачиваясь, к светящемуся проходу в какое-то другое пространство. Прежде чем переступить порог, он обернулся, но вокруг была только кромешная тьма.
Невский очутился в просторной комнате. Стоял ясный день, в окна бил свет и дул ветерок, перебиравший воздушные шторы. Пол был уставлен ароматно пахнущими цветами в пухлых вазах. Пётр Петрович заглянул за старинную японскую ширму и с большим удивлением признал гостиную своей квартиры.
Словно зачарованный, он любовался лаковой чёрной крышкой рояля, и все мысли, что Пётр держал в голове до сих пор, испарились перед тягой к инструменту. Холод клавиш приятно успокаивал, хотя он касался их не нажимая. А затем, бережно надавив на педаль, сыграл начало мелодии, названия которой не помнил. Стихийно воспылавшая в нём любовь к музыке затмила всё остальное.
В коридоре послышались шаги, но Невского не смущало чужое внимание, как когда-то в прошлом. Он знал, что сейчас на плечо ляжет лёгкая заботливая ладонь, а затем на ухо тихо скажут: «Пьер».
Но случилось нечто другое. На банкетку кто-то залез и схватился за его плечо двумя маленькими ручонками. Пётр Петрович мельком покосился в сторону, а потом резко повернулся. Рядом на сидении стоял маленький ребёнок.
Они молча смотрели друг на друга. Дитя было белокурым и симпатичным, но каким-то грустным, растревоженным.
— Кто ты?
— Пи.
— Ты девочка или мальчик?
— А ты?
Невский затаил дыхание. Он начал вспоминать, что спит.
— Ни то ни другое.
— Вот и я.
В комнате появился кто-то посторонний. Кто-то тяжёлый, громоздкий и неуместный. Интуиция подсказывала не издавать звуков, не двигаться, дать ему изучить обстановку и уйти. Солнце спряталось за облака, ветер утих, и шторы безжизненными знамёнами повисли на окнах. Как будто к ним подкрадывалась сама тьма...
Сердце стучало в висках. Пётр понял, что к нему приближается та самая чёрная фигура в капюшоне, которую показали ему Лондон и Том. Мог ли это быть Патрис?
— Пи, кто это? — громко спросил Невский и поднял глаза как раз в тот момент, когда в воздухе засвистело длинное лезвие косы. Он прижал к себе ребёнка и вскинул кулак, по наитию окружив их обоих и рояль невидимым барьером.
К его собственному удивлению, щит сработал. Чёрное существо скребло и било по полусфере, но не могло пробраться внутрь. Дитя взирало на чудовище одновременно с облегчением и сожалением. Освободившись от объятия, оно слезло с банкетки, подошло к барьеру и тронуло его пальчиками.
— Это друг.
— Он хочет убить нас.
— Не-е! — воскликнуло дитя и озорно помотало головой. — Он защищает!
— Кого защищает?
— Имя! — пророкотало существо, царапая барьер длинными чёрными когтями. — Назови моё имя!
— Э-э, Смерть? — Но это не сработало. — Патрис?.. — совсем неуверенно позвал Пётр Петрович. Он знал только одно существо, столь яро требующее для себя имени. — Бруйяр?.. — с сомнением произнёс он. Однако, это имя произвело иной, совершенно неожиданный эффект.
— Пьер? — позвал голос из коридора. — Вы в гостиной? С кем вы говорите?
На пороге комнаты остановилась Патиш. Она подсушивала полотенцем волосы, босая, в старой растянутой футболке и собравшихся складками, слишком длинных трико; одежда принадлежала Патрису.
— С каким-то…
Ни ребёнка, ни чудовища в комнате больше не было. Невский моргнул и заозирался.
— Здесь только что был маленький… я не знаю, четырёхлетка. И… э-э… мне померещился Бруйяр.
— Бруйяр? — обеспокоенно переспросила Патиш и тоже оглядела гостиную. — Откуда ему быть здесь?
— Я видел его только что, он прошёл от камина прямо сюда.
— Но Бруйяра больше нет, Пьер. Вы разве забыли?
Она улыбнулась как ни в чём не бывало и села рядом с Невским на банкетку, уютно прижавшись к его боку.
— Что играете?
— Простите меня.
Патиш непонимающе рассматривала его лицо.
— За что?
— Я стёр вам память.
— Надеюсь, это было что-то не очень важное, — отмахнулась она.
Невский направил все свои силы на Патиш, пытаясь внушить ей мысль. «Вспомни».
Комнату снова заволокло мраком, и Пётр Петрович вскочил на ноги, восстановив барьер. Существо клокотало, разорвав чёрными волнами ширму, разбив на пути вазы и разбросав цветы. Пётр подумал, что оно походило на Неву. Может, это была река? «Вспомни».
— Ах, вот про кого вы говорили.
— Имя! — пуще прежнего заревело чудовище. — Назови имя! Моё имя!
Контролировать внушение и барьер одновременно оказалось невероятно тяжело. Силы начали стремительно иссякать. «Вспомни!»
— Это не Бруйяр, — заметила де Лясен, как будто не обратив внимания на требовательный крик.
— Может быть, Сена? — сжав зубы, предложил Невский и почувствовал, как барьер проминается под мощью неведомого существа.
— Нет, Сена покинула меня сотни лет назад… Я осталась совсем одна. И так боялась одиночества, темноты… смерти…
Она шагнула к барьеру; сдерживать его стало невозможно, и всё же Пётр устоял. Пристально вглядываясь в чёрный силуэт, Патиш тронула разделявшую их тонкую грань, совсем как ранее это сделало дитя по имени Пи.
— Потом я перестала бояться. Я научилась принимать страхи и вырастать из них… Но тьма поглотила Сену, и мне пришлось сделать то же самое с тьмой.
Существо сминало защиту своим натиском, пытаясь продавить барьер. Капюшон упал на плечи, открыв похожее на череп бледное лицо. Невский не мог отвести глаз: вблизи любое сходство с Патрисом таяло и терялось за плотоядностью ожесточённых черт. «Вспомни же!»
— Твоё имя — Нуар!
Барьер не выдержал. Существо и Патиш ринулись друг к другу. Тьма осела, ветер снова заёрзал у окон.
— Волны бьют тебя, но ты не тонешь, — отрешённым голосом произнёс Нуар. Его лицо в единый миг стало ровным, неподвижным. — Снова здравствуй.
Он не смел прикоснуться к Патиш, но её пальцы судорожно мяли лохмотья, в которые тот был облачён.
— Боже. Как я могла тебя забыть… Но зачем ты здесь?
— Защищаю тебя.
— От кого? Зачем?
— Это единственное, что я могу сделать.
Нуар насторожился, медленно повернул голову в сторону Петра; взгляд его равнодушных глаз мог принадлежать только смерти.
— Кстати об этом, — промолвил он, оттеснив Патиш, и пошёл на Невского. В его многослойной одежде затаилось лезвие. Нуар резко вскинул руку и занёс острую, увитую узорами и черепами косу. Де Лясен пыталась остановить его, тянула назад, но в её руках оставались только лоскуты выцветшей, истлевшей мантии. Мягко оттолкнув её, Нуар добавил: — Прости, друг мой. Так будет лучше.
Невский резко открыл глаза, пытаясь прийти в себя. Горло жгло, в ушах звенело. Он не мог вспомнить, голова слетела с его плеч до того, как он проснулся или же после?.. Затем он понял, что задыхается, уткнувшись носом в подушку. Он резко сел; комната закрутилась как в калейдоскопе; лица слились в одно. Ему не дали упасть назад, к губам поднесли что-то холодное. Стакан воды.
— Что ты видел? — поинтересовался Хадсон.
— Пи… Нет, другой… Тот тип с косой. На самом деле он Нуар.
— И кто это? — спросил Темсон.
— Кажется, тень Парижа.