Мрачное сновидение заставило Петра Петровича пробудиться посреди ночи. В окна бился ветер, было темно, свет с улицы не достигал комнаты. Казалось, шёл то ли дождь, то ли град. Пётр ступил на ледяной пол, ощутил, какой холод стоял в квартире, и, стащив с постели тонкий плед, укутался в него.
На набережной Фонтанки не горели фонари, как и на мостах, видневшихся обычно из окна. Хмурясь и ёжась, Пётр вышел в коридор. Он коснулся стены и ждал, пока в ответ на прикосновение его ладони загорится свет. Но бра блекло мигнули, потом как-то неуверенно, в четверть мощности вспыхнули, после чего все потухли, кроме одного рядом с зеркалом. Видимо, разбушевавшаяся стихия повредила электрическую сеть. Но газ наверняка работал — по крайней мере, можно было согреть воды, попить чаю и спокойно лечь спать.
Наощупь он нашёл свечи и спички, выпил чашку некрепкого чаю с сахаром, перекусил ломтиком орехового рулета и, освещая обратный путь толстой свечой на блюдце, побрёл в спальню. Хотя это несущественное упражнение утомило его, возвращаться в сновидение, где он участвовал в бесконечной погоне и был одновременно охотником и преследуемым, чрезвычайно не хотелось. Но сопротивляться тяжести наваливавшейся дремоты не получалось. Его сон походил на тупое зацикленное состояние: происходящее в нём было лишено сюжета, он не имел начала или конца, причины или следствия.
В следующий раз Пётр Петрович проснулся уже утром — нехотя, из-за шума. Во входную дверь настойчиво стучали. Было холодно, почти как ночью, но вместо пледа он накинул на плечи халат. Визитёр, кем бы он ни был, либо быстро уйдёт, либо будет приглашён внутрь, однако желания показываться перед кем-либо в одной только пижаме в любом случае не было.
В коридоре, пройдя мимо большого зеркала и не взглянув в него, Пётр по привычке махнул Неве, жившей по другую его сторону, и, потерев лицо, посмотрел в глазок. Увидев незнакомую фигуру в мешковатой одежде, он приоткрыл дверь и выглянул в щёлку. Полумрак раздвинулся, впуская тусклый свет. На площадке стояла молодая женщина. Одежда её явно была с чужого плеча: слишком широкие брюки она затянула пояском на талии и закрепила на подтяжках. У заправленной в брюки белоснежной рубашки, походившей на воздушную блузу, были завёрнуты манжеты, а плечи незнакомки укрывал слишком широкий для неё пиджак.
Она смотрела на Петра Петровича пристально, будто убеждаясь в его подлинности.
— Впустите меня, пожалуйста, – вежливо попросила она, хотя в голосе послышалась непередаваемая смесь мольбы пополам с настойчивым нетерпением. Она говорила с сильным европейским акцентом.
— Простите, но кто вы?
Она задумалась, прежде чем назвать своё имя. Наверное, оно было ненастоящим.
— Патиш.
— И почему я должен впустить вас, Патиш?
— Потому что вы уже открыли мне дверь. Потому что никогда не отказываетесь помочь.
Пётр, подавив зевок, нахмурился.
— Скажите, что у вас случилось. И откуда вы знаете меня и мой адрес?
— Давайте поговорим, но внутри. Умоляю. Вы совсем не узнаёте меня?
Её красивое лицо в самом деле показалось Петру отдалённо знакомым. Неожиданно для себя он узнал её яркие глаза: их изумительный цвет лежал на границе лавандового и василькового. Почувствовав холод, проникавший в квартиру, Пётр раскрыл дверь и молча отступил, пропуская девушку. Она торопливо прошла в коридор и, с облегчением выдохнув, немного оживилась.
— Спасибо. Боже, я так замёрзла…
Только теперь стало заметно, что Патиш дрожит.
— Проходите на кухню, я сделаю кофе, — пригласил Пётр Петрович и повёл её за собой.
Гостья села за стол, приподняла пальцами густые волосы, зябко потёрла друг о друга ладони и закуталась в пиджак. К щекам возвращался бледный румянец, непослушная стрижка напоминала шапку взбитых сливок, а сама Патиш походила на взъерошенную птичку, загнанную в угол, но успевшую выпорхнуть из лап охотника.
Пётр украдкой поглядывал на неё, выполняя нехитрые манипуляции с кофемолкой и туркой. Он поставил кофе на плиту и занял стул напротив девушки.
— Вы полагаете, что я должен знать вас. Но разве мы встречались?
— Да, правда, давно, — кивнула Патиш. — Но мы были друг другу представлены и даже разговаривали.
— В самом деле?.. — Пётр напряг память.
— О, Пьер, мы даже танцевали, и не раз, — улыбнулась она. — Правда, тогда у меня была другая фамилия…
— Подождите-ка. Патиш, судя по всему, вы француженка… — он замер, будто пробуя догадку в уме. Собеседница предвкушала радость быть узнанной. — Выходит, вы от де Лясена?
Казалось, она ожидала чего-то другого, но этот вариант её тоже устроил.
— Да, можно сказать, что я его родственница. Знаете, сложные отношения: кто чей кузен, сын, невеста брата жены... — она взмахнула рукой, будто вот уж кто, а Пётр Петрович непременно её поймёт. Он растерянно кивнул.
— Почему вы пришли ко мне? Как поживает Патрис?
— Дела его плохи, он очень нездоров, — серьёзно ответила Патиш. — Я прилетела по его просьбе.
— Он попросил вас приехать именно ко мне?
— Да.
Откровение было внезапным, и Пётр сумел в ответ только пробормотать: «Вот как», а затем отвлёкся на турку и занялся кофе, прислушиваясь к глухому стуку, доносившемуся, кажется, из глубины квартиры. Патиш что-то недоговаривала, но сильнее прочего в глаза бросались её напускная уверенность и таившийся за этим страх.
— Вы оказались на моем пороге, прилетев столь срочно из Франции, где сейчас утро едва начинается, — заметил он, ставя перед ней чашку. — Если нужна моя помощь, вам придётся мне доверять. Скажите честно: что произошло и насколько всё серьёзно? Патрис болен? Пострадал? Париж в опасности?
Она вдохнула аромат кофе, сделала два изрядных глотка и устроилась удобнее.
— Это немного сложнее. И прежде чем я всё расскажу, вы должны знать обо мне кое-что ещё…
В этот момент стук перерос в почти оглушающие фанфары бьющегося стекла, из коридора послышались возня и неясная ругань. Патиш вскочила и попятилась к окну, а Пётр, хотя не на шутку испугался, бросился на звук. Ступив в коридор, он по щиколотку оказался в ледяной воде.