К вам князь Невский, мадам. Волнуются очень… Что сказать?
Хозяйка отвернулась от окна, но не успела ответить, как дверь за спиной служанки распахнулась, на пороге гостиной, уставленной корзинами со свежими пышными букетами, появился молодой господин собственной персоной и бесцеремонно отодвинул девушку в сторону. Он и хозяйка смотрели друг на друга напряжённо, затем она кивнула горничной, и та вышла, затворив дверь.
— Вы так упрямы, Пётр, право, как дитя, — звонко и торопливо прощебетала она. — Упрямы, нетерпеливы и несносны.
— Тому есть причины. До меня дошли слухи, мадам, что вы покидаете Россию и возвращаться не намерены. Почему вы не сказали за ужином?
Она рассмеялась, и блёстки на платье заиграли в неярком свете модной люстры, с которой зелёными стёклами смотрели бронзовые кошки.
— Слухи, просто слухи… Ах, почему вы верите во всё подобное?
— Мне не придётся верить слухам, если вы будете откровенны со мной, — сказал князь, добавив себе строгости стуком изящной трости о паркет.
— С вами, Невский? — отбросив шутливый тон, переспросила хозяйка и прищурила тёмные глаза. — Я, кажется, никогда не получала от вас цветов. И не вы ли оклеветали Виктора, вынудив его искать пристанище за границей?
Князь окаменел лицом, рука стиснула трость.
— То была не клевета… — начал он, но почему-то решил не продолжать. Хозяйка сменила гнев на милость в одно мгновение.
— Я благодарна за это, князь, — сказала она с улыбкой, чуть склонив голову. — Моей труппе необходим был талантливый импресарио, и Виктор как раз такой человек. Русские гастроли без него бы не удались…
— Русские гастроли!.. — страдальчески протянул князь, и демонстративно-холодная маска сошла с его побледневшего лица. Он едва дошёл до софы и опустился на неё, оставив цилиндр и трость в сторонке, а сам печально склонил голову и уставился на собственные руки.
Три невесомых шага — и на плечо легла тонкая нежная ладонь; хозяйка заговорила неспешно, тихо, утешая.
— Вы ревнуете. Ревновали к Дягилеву, теперь — и всегда — к Виктору, хотя сами говорили, что вы и я не сможем быть вместе… Когда Виктор дал понять, что не хочет жениться, я надеялась, вы удержите меня в Петербурге, но вас тогда будто приморозило, и мне не оставалось ничего другого, как… Поймите, Пётр, искусство лично вам не принадлежит. Хоть исходит от национальности, там, на сцене оно становится общим. Всё, чего я хочу — танцевать и видеть на афишах: «Павлова».
Князь обречённо покачал головой, накрыл её ладонь своей и оставался всё так же горестен.
— Я ревную к Лондону и Парижу, к Берлину, к Праге и… вы всегда возвращались домой. Где же теперь ваш дом?
Она вырвала руку, стремительно и легко, и словно совершив грациозный па, перенеслась к окну.
— Вы неоправданно требовательны ко мне. Меж тем, я вам не принадлежу. И как вы могли так обойтись с Виктором, когда он просил вас о помощи? — она снова припомнила обиду. — Весь Петербург отвернулся от него, когда он в вас нуждался.
Князь поднялся с софы, глядя на неё с преданностью и искренним раскаянием.
— Но я — не весь Петербург, Анна...
— Я знаю, кто вы, Пётр, — ответила она, отступив на шаг, хотя ничуть не боялась его. — Потому-то ваше бездействие во всех ваших нынешних делах меня пугает. И уж никак оно не совместимо с тем, что происходит в театре.
Он сжал кулаки на секунду, вздохнул, словно перебарывая что-то внутри, и продолжал говорить спокойно, хотя в его фигуре угадывалось напряжение.
— Будьте искренни. Скажите, вы поэтому не хотите вернуться домой? Из-за меня?
Она мелодично рассмеялась, отчего князь помрачнел пуще прежнего.
— Как же вы самоуверенны, мой дорогой, — ответила она, взглянув на него со снисходительной нежностью. — Вы слишком привыкли к тому, что всегда выходит по-вашему.
— И что бы изменилось, помоги я Виктору?
Её взгляд сделался мечтательным, она отвернулась к излюбленному окну. Князь подошёл к ней, невольно залюбовался её профилем в тусклом свете уличного фонаря.
— Вы бы вернулись в Петербург? — очень тихо спросил он. — Вернулись бы… ко мне?
Она улыбнулась. Он взял её за руку, поднёс нежные пальцы к лицу и невесомо прикоснулся к ним губами, наблюдая её смущение.
— Вы говорите о том, чему не суждено сбыться.
— Если потребуется, я и время оберну вспять — ради вас.
— Верю, вам и это по силам. Чего же вы хотите?
— Останьтесь, Анна. Я исполню любое ваше желание. Всегда буду рядом…
— Тогда поедем со мной! — прошептала она, порывисто прижавшись к нему; он ощущал, как часто билось её сердце. — Поедем со мной. Ты и я…
— Поедем.
— Но ты ведь не сможешь… — неверяще усмехнулась она.
Однако князь не шутил. Он бережно поднял к себе её личико за подбородок, проникновенно посмотрел в глаза цвета спелой вишни. Затем поцеловал её горячие, приоткрытые уста, заключил в крепчайшие объятия, от которых она едва не растаяла. Он не готов был признать своё поражение, он пока ещё думал, что всё можно изменить. А она всё же нашла в себе силы разорвать поцелуй.
— Променять весь мир на один лишь Петербург? — Это подействовало на князя словно пощёчина. Он обмер и медленно разжал руки, отстраняясь от неё, но она продолжала бездумно, как бы в шутку обжигать словами. — Театрам всей Европы предпочесть ваши сцены? Мне ещё предстоит заполучить бессмертие, тогда как вы давно наслаждаетесь своим.
Снова стены глухо отразили её беззаботный смех.
— Вы заблуждаетесь насчёт бессмертия, — сдавленно сообщил князь, борясь со смущением; щёки его от конфуза горели, и он не знал, куда деться.
— Полагаете? Но и пять, и десять лет назад вы выглядели точно так же, — она окинула взором софу. — Даже не сменили цилиндр и пальто. Да-да, я знаю и помню, почему вы такой. И вы никогда не уедете со мной, об этом я тоже помню, а потому не давайте мне неисполнимых обещаний. Уже не важно, что было в прошлом, — я зла не держу. Не удерживайте же и вы меня. Вам это всё равно не под силу.
Князь не находил слов. За окном грустно прогремел гром, о раму дробно, редко застучал дождь.
— В Лондоне такая же погода, — спустя молчание, продлившееся пару минут, заметила она, с удовольствием прислушиваясь к нарастающей грозе. И задумчиво добавила: — Лондон всегда о вас напоминает, никогда не позволит забыть.
Всё-таки это было прощание. Прощаний князь терпеть не мог, ибо что-то проглядывало зловеще из будущего уже тогда и неясным шёпотом обещало их встрече быть последней. Он решил подступиться иначе, предприняв отчаянный, безумный шаг.
— Я знаю, что вы влюблены. Влюблены в искусство, в театр и балет, — доверительно произнёс он, и взгляд его смягчился. Он изменился в единый миг, и словно вернулась человечность, которая была ему так к лицу. — И нет для вас ничего выше и значимее этой любви. Но и я их люблю, Анна, люблю их в вас… Люблю вас.
Её лицо обрело лёгкое, светлое выражение, столь не свойственное современницам. Слова бессмертного князя, сомнений не было, польстили бы кому угодно, но сейчас предназначались ей одной. Она смотрела на тусклую, неприветливую улицу, но видела переполненный зрительный зал; слушала дождь, но слышала овации.
— Я тоже вас люблю, Пётр, — сказала она, и её голос своим теплом достиг его заиндевевшего сердца. — Люблю вас безусловно, как дитя любит родителя. Вы были моим ангелом-хранителем все эти годы. Но птенцы рано или поздно покидают гнездо, чтобы соорудить собственное, показать и подарить кому-то то, чему научились дома…
— Анна, я прошу вас… — взмолился князь, понимая, куда она клонит.
— Я хочу, чтобы мир знал о России что-нибудь прекрасное. А ещё о Москве и о вас...
— Анна, нет… — потерянно прошептал он.
— Однажды вы увидите, к чему приведут наши с вами решения, будь то хорошим или плохим. Я не увижу — век человеческий недолог. Но это и не обо мне. Это всё для вас, Петербург.
Она протянула к нему тонкую бледную руку. В его ладони оказалось что-то гладкое в металлической оправе, едва тёплое, согретое ею; в неярком свете блеснул рубин.
— Ваша брошь.
— Малая плата. От вас откупиться невозможно. Но считайте это первым взносом. Остальное вы получите позже — может быть, не сразу, но непременно. Это будет немыслимое, неисчерпаемое и вечное богатство, вам под стать, вы будете прославлены на века. А пока позвольте блистать мне, Пётр.
Князь не смел поднять глаз, всё смотрел на кроваво-красный камень, переливавшийся подобно вину в хрустальном бокале — рубин украшал её корсаж в «Умирающем лебеде». Нужно было ответить, что-то сказать, поблагодарить за памятный подарок, но у князя словно пропал голос. Он отступал медленно и бесшумно, а затем, спрятав брошь в карман, забрал цилиндр с тростью и, поклонившись, покинул гостиную без лишних слов. И она молчала до конца, обрушив все его надежды.
Гром онемел, гроза утихла, лишь мелкий дождь монотонно омывал мостовые. Он одиноко шёл по набережной реки Пряжки, сжимая в ладони призрак её прикосновения и всё ещё тёплый рубин.