На подоконнике в чашке остывал чай, и сквозняк клонил пар в комнату вместе с тюлем. Мама говорила, что тёплое питьё поможет облегчить приступ. Раньше она давала теплое молоко, из-за чего Этель навсегда разлюбила его. Завернув дочку в одеяло, мама усадила её на краю кровати у окна. Казалось, что свежему ветерку из окна проще просочиться в больные, уставшие от кашля бронхи, чем тёплому воздуху комнаты. Этель с грустью смотрела на Эйфелеву башню, возвышавшуюся над парижскими крышами в чернильно-фиолетовом сумраке. Мама поднесла чашку прямо к её носу, и аромат на несколько мгновений привлек внимание больной, а тёплый пар расслабил напряжение в горле и рёбрах. Осенний ночной воздух и горячий крепкий чай сделали своё дело: через полчаса Этель, перестав кашлять, устало склонилась к маме, и та уложила её в постель, накрыв парой одеял. Окно осталось приоткрытым.
Взошла луна; бледное лицо Этель в её свете стало совершенно белым. Луна заглянула в окошко, осмотрела комнату и перелезла через подоконник; мрак комнаты прорезало призрачное свечение. Она села на край кровати и дотронулась до руки Этель. Девочка раскрыла глаза и удивленно разглядывала невиданное создание. Луна вся была сплетена из тонких нитей света, её большие печальные глаза-провалы украшали узкое лицо, она походила на привидение, и всё же Этель понимала, кто перед ней. Луна плавно перетекла с края кровати на середину комнату, вытянувшись в струнку. Этель попыталась сделать глубокий вдох, чтобы позвать маму, но закашлялась. Воздух был необходим, но он жёг нутро, оседал в горле шипами, и дышать им совсем не хотелось, — только бы отдохнуть на минутку от кашля и боли в лёгких. Луна молча наблюдала за тем, как над кроватью тают жемчужные облачка детских воспоминаний, а затем протянула руку к Этель, и на ее светящуюся ладонь опустился последний клочок тумана. Она развеяла его по комнате, затем подошла к окну и поманила за собой Этель. Девочка осторожно выбралась из постели, невесомо ступила на холодный паркет. Луна взяла её за руку, вместе они забрались на подоконник и, ступая по черному шёлку неба, ушли прочь, туда, где между облаков блистали звёзды.


Встреча произошла на мосту, пока город спал, погруженный во мрак, а луна, словно прожектор, светила только на них и на холодную Сену, тихо плескавшую о каменные опоры.
Бруйяр подставил бездонную шкатулку. В неё скользнули жемчужины.
— Здесь не все, — капризно сказал он, пересчитав их на ходу.
— Я оставила последний вдох для её матери. На память.
— Как трогательно. А мне, между тем, нечего есть!
— Это не лучший способ питания. Патрис рассердится...
— Тихо-тихо-тихо, давай не будем его будить, — он боязливо оглядел мост и тряхнул головой. — Ладно, лучше хоть что-то, чем совсем ничего.
Взвесив в руке шкатулку, он кивнул Луне и отправился прочь.
— Уговор был не такой, Бруйяр! Ты обещал!
Он обернулся. Его глаза в темноте светились бледно-жемчужным.
— Но я не держу слова, chérie.
Обернувшись туманом, он исчез.