Ветер толкнул в спину, в нос ударило гарью. Самолёт остался далеко позади. Где-то внизу словно взорвался вулкан: чистое ночное небо пересекал толстый столб вонючего, плотного дыма, который несло на город. И парашют, чёрт его подери, несло в ту же сторону.
Зачем он сунулся? На что надеялся? Ещё и угораздило разбиться не где-нибудь над деревней и полем, где никто не заметит. Закопал бы парашют, как-нибудь добрался бы до побережья, а там… Всё то же самое можно было сделать и в Париже, но пришлось бы проявить предельную осторожность. Сложнее всего выбраться из города, который люди покидали преимущественно в направлении лагерей. «Нет. Проблемы — по мере поступления», — сказал себе Темсон и дёрнул стропу, чтобы хоть немного изменить направление. Он ухнул вниз на несколько метров, но измявшийся купол быстро наполнился воздухом, врезавшись обвязкой в пах и рывком дёрнув парашютиста вверх. Пытаясь отдышаться, Темсон решил больше не рисковать и отдался на волю неуправляемого парашюта.
Чем ближе к земле он летел, тем отчётливее со стороны горевших домов слышны были рёв пламени, звон стекла и редкие крики. Где-то неподалёку заголосила сирена пожарной машины. Остальной город тревожно дремал, ещё не заподозрив дыма, но во сне навострив уши. Темсона порыв ветра понёс туда, где пока было тише и темнее всего.
Редко освещённые улицы стремительно приближались, крыши зияли чёрными многоугольниками. Не угодить бы пятой точкой прямо в середину какой-нибудь авеню или во двор-колодец…
Носком сапога он задел краешек трубы, и только так сумел понять, что вот-вот сядет. Он пытался разглядеть под ногами крышу и с замиранием сердца ожидал столкновения с поверхностью. Подошвы скрипнули по цинковой крыше, последовал гулкий удар. Темсон попытался завалиться на бок, но всё ещё наполненный воздухом парашют стремительно потащил его к краю. Не во что было упереться, не за что зацепиться; зато на соседнем здании на фоне неба виднелись ряды труб. Кое-как балансируя на краю, он оттолкнулся и прыгнул на следующую крышу. Парашют самортизировал, но на этот раз удар был ощутимее. Одной рукой Темсон схватился за трубу, другой попытался укротить парашют, увлекавший его дальше по скользкой крыше, и только когда шёлковое облако осело, он позволил себе передышку. Ноги неприятно ныли от слишком резкого приземления.
Ему несказанно повезло: он сел на пусть и узкую, но плоскую часть крыши, а не на большой крутой скат, на котором бы точно не удержался. Он стащил защитные очки и поёжился: разгорячённую, вспотевшую кожу мигом остудил ветерок.
— 'ände 'ock, — послышался хриплый полушёпот. Человек добавил: — Langsam.
К своему ужасу, Темсон не видел говорившего. Он обернулся — но позади трубы и улица. Скрипнула подошва; человек определённо крался к нему спереди.
— Ik sagte, 'ände 'ock! — громче и суровее произнёс незнакомец. В его руке блеснул здоровенный поварской нож. — Wer sind Sie? Wo'er?
По тому, как он опускал h или превращал его в k, Темсон понял, что перед ним француз. Это мог быть коллаборационист, ждавший своего шанса выслужиться перед немцами. Или же бдительный участник Сопротивления. Только как ему удалось выследить парашютиста да ещё и оказаться в нужный момент на крыше? Вот бы подобраться, коснуться всего одним пальцем, — и Темсону станут доступны все мысли этого француза… Но кинуться к нему прямо сейчас мешал чёртов парашют.
— Я лётчик, — ответил он по-английски.
Из тени показалась сгорбленная тощая фигура, на которой мешком висел жакет, а брюки не доставали до голых щиколоток. Над впалыми щеками блестели глаза.
— И какого чёрта лешего ты, лётчик, забыл на моей крыше, м? — снова с акцентом протянул француз. Темсон подумал, что ему послышались знакомые нотки в голосе. Он подался вперёд, подставляя лицо неверному свету улицы.
— А ты?
Незнакомец застыл на месте, нож дрожал в руке.
— Темсон?.. — пролепетал он, и вся воинственная решительность из него улетучилась. Он опустился на колени, его лицо теперь тоже можно было если и не разглядеть, то хотя бы узнать. Это был Патрис де Лясен. Париж.
Дальше они действовали слаженно и молча, будто давно договорились именно о таком причудливом свидании и вот наконец встретились. Нож пригодился, чтобы перерезать стропы, шлемофон сунули в распорку между труб. Парашют де Лясен, пораздумав, прихватил с собой; Темсон не понял, зачем он ему, но спорить не стал. Гуськом они прошли по крыше, забиравшей сильно налево, съехали по скату и оказались на крохотном балконе. Де Лясен приподнял дверь, сняв её с петель, и шагнул внутрь, пропустив за собой спутника. Не включая свет, они прошли через квартиру на чёрную лестницу, спустились во двор, нырнули в арку, затем в подъезд какого-то дома, на третьем этаже которого перебрались на балкон соседнего здания. Он закрывал за собой все двери, возвращал на место предметы, которые задевал, ровно так, как они до того стояли. И вот они оказались на очередной чёрной лестнице, поднялись на третий этаж, Париж отпер дверь сначала обычным ключом, а затем замысловатым взмахом руки, и точно таким же образом её закрыл.
Помещение было квадратным, лишённым деталей. Кровать, стол, стул, шкаф, в котором Темсон признал архаичную холодильную камеру, — вот и вся обстановка. Де Лясен сложил парашют в углу, затем разулся и полез под кровать. Там как попало валялись самые разные вещи. По всей видимости, он искал носки.
— С тобой всё в порядке? — спросил Темсон, чувствуя себя очень глупо: ответ был очевиден. Но в де Лясене что-то качественно изменилось. Конечно, он не стал вдруг вишистом, но выглядел помешанным и каким-то потерянным. Он приложил к губам палец.
— Ш-ш… Здесь нам лучше говорить на французском.
— Без проблем, — ответил Темсон по-французски, не давая уйти от вопроса. — Что с тобой произошло?
Де Лясен поднял на него удивлённые глаза.
— Простите, месье Темсон, разве мы с вами на «ты»?
— Разве нет?
— Нет.
Тут до него дошло, что про себя он привык называть Париж на «ты», просто потому что в английском уже давно не было отдельного, этого якобы уважительного местоимения. Обыкновенно по контексту и так было понятно, уважает ли Темсон собеседника, а уж де Лясену это объяснять не требовалось… Ну что ж, «вы» так «вы». Пришлось вспоминать другие окончания у глаголов.
— Хорошо. Что с вами случилось?
— Бóши! — неожиданно огрызнулся Париж. — Вы как будто и не заметили!
Он отвернулся к окну и выглянул за занавеску. Темсону захотелось тотчас же уйти.
— Извините меня, — тихо сказал он. Де Лясен, не обернувшись, покачал головой.
— А… Не извиняйтесь. Не в вас дело. Просто этот… А, не важно. — Он ломаной линией дёрнулся к холодильной камере, достал какой-то брикет и консервную банку. — Немного тут. Но вы, верно, голодны.
Внимательным взглядом окинув де Лясена, Темсон приблизился, сдвинул стол к кровати и приставил стул, чтобы сесть можно было с двух сторон.
— Полагаю, не больше вашего.
Де Лясен отчего-то долго настаивал, чтобы всё съел гость, но Темсон выдвинул ультиматум: или они едят паёк пополам, или он тоже не притронется к еде. Только так удалось заставить тощего и явно оголодавшего француза поесть хоть что-то. И Лондон оказался прав: еда, пусть и скудная, вернула ему присутствие духа и немного сил. Брикет представлял собой резиновый хлеб, который было тяжело жевать. Его компенсировала консервированная рыба, состоявшая почти целиком из шкурки и костей, но всё-таки съедобная. Де Лясен похвастал, что у него несколько таких банок, но он растягивает их по одной раз в неделю.
Однако когда Лондон понадеялся возобновить разговор по существу, Париж увильнул, затем снова нетипично ощетинился, после чего сообщил, что устал и ему пора спать.
— Кровать одна. Но вы отвернётесь к стене, а я — к окну.
Прежде чем забраться на кровать, он надел поверх носков вторую пару шерстяных, вместо подушки пихнул под голову кое-как сложенный парашют. Лёжа на боку, он облизывал пальцы, на которых ещё чувствовал запах рыбы. Единственную подушку он уступил гостю. Одеяла не было.
Темсон вымыл руки куском твёрдого как камень мыла и даже порезал об него ладонь. Ополоснул лицо, не без труда смыв копоть и пыль. Но пепел словно осел в его волосах, и как Лондон ни пытался, избавиться от горелого запаха и серой трухи он не смог. Стянув сапоги, он притулился на краю кровати и накрылся курткой.
Несмотря на убийственную усталость, сон не шёл. Осознание произошедшего, терпеливо отступившее до поры, теперь накатывало волнами. Потерял самолёт. Сел с парашютом на крышу. Застрял в городе, полном немцев. Без какого-либо плана, без шанса вернуться домой целым и невредимым. Единственный, кто хоть как-то мог бы ему помочь, сам теперь нуждался в помощи и, похоже, вообще сошёл с ума.
Темсон прислушался к хриплому дыханию. Париж не спал, но лежал совершенно неподвижно. Иногда выдох получался судорожным, как от боли, но всегда был тихим. Лондон сделал вид, что ворочается во сне, придвинулся ближе, прислонившись своей спиной к чужой, но де Лясен не отпрянул, только прижался сильнее. Потом послышался слабый всхлип, по кровати прошла дрожь. Париж беззвучно плакал, уткнувшись носом в парашют; вскоре стих и наконец задышал ровнее.
Остаток ночи Темсон старался не уснуть, следил как мог, за де Лясеном, но к утру сон взял своё. Он провалился в путанный кошмар с полыхающими самолётами и бесконечными падениями, и это было первое за многие месяцы сновидение.
Проснулся от холода, когда уже рассвело, и сквозь плотную штору пробивался пасмурный свет. Зябко потянувшись, он попытался спрятаться целиком под курткой, но решил, что лучшим способом согреться будет небольшая зарядка.
Де Лясен всё ещё спал. Только теперь Темсон разглядел его осунувшееся лицо, спутанные волосы, искусанные ногти. Он был похож на бездомного, а не на человека в оккупированном городе, и уж тем более он никак не напоминал воплощение этого города. Или же он отражал то, что происходило с Парижем на самом деле?
Набравшись духу, Темсон наконец-то решился. Присев на кровать и потерев друг о друга шершавые, с трещинами, ладони, он коснулся лба спящего и погрузился в его…
— Что вы делаете? — спросил де Лясен, открыв глаза. Темсон отпрянул.
— Я думал…
— Вы можете задать любой вопрос, и я на него отвечу. Это почти как ваша телепатия. Только вслух.
Пожалуй, язвительной ремарке стоило оскорбиться, но Темсон про себя порадовался: такого де Лясена он узнавал. Возможно, какой-никакой отдых пошёл ему на пользу.
— Что с вами происходит? Про бошей я понял.
Казалось, сейчас Париж снова вспыхнет и разозлится. Он свёл к переносице брови, поджал губы, вообще весь как-то сжался. Повернувшись на спину, он уставил глаза в потолок.
— Всё так или иначе упирается в них… В этом городе друзья и предатели разговаривают на одном языке и выглядят одинаково. Нет никакого способа отличить своих от чужих. Эти паразиты залезли всюду, присосались чуть ли не к каждому знакомцу. И каждый раз ты будто приставляешь к виску револьвер, в котором всё ещё крутится барабан с одной пулей… Вчерашний пожар меня, разумеется, особенно взбесил. Подумать только! Союзники бомбят меня, потому что мои заводы стали вражескими! А кто-нибудь подумал о людях, попавших под авиаудар?.. Одна радость — вы на голову свалились, — де Лясен на секунду задержал взгляд на Темсоне. — Не думаю, впрочем, что вы этому сильно рады. А когда я расскажу, где был и что слышал, вы ещё меньше обрадуетесь.
Но он не торопился рассказывать и молча разглядывал штукатурку, думая о чём-то своём. Повисла пауза; Лондон, помявшись, нарушил тишину.
— Соболезную насчёт пожара. Мне правда жаль. Вы ведь сами знаете, что атакуют не вас, а ваших захватчиков. Но это, конечно, не утешение…
— Я пожертвую заводами, вокзалами, домами и самим собой, если это остановит войну. Только не людьми. Они обойдутся без меня, а вот меня без них уже не будет.
— Не говорите так.
— Но это правда! А знаете, что ещё горше? Среди предателей и лицемеров, метнувшихся на сторону врага, достаточно людей, называющих себя парижанами! — он накрыл ладонью лицо, затем впился пальцами в волосы. — Понимаете? Если во всём городе останутся только подлецы, я и сам стану таким же!
— Они боятся, они так поступают из страха…
— В таком случае Париж не для них!
— Это просто люди, де Лясен.
Он долго — пристально, зло — смотрел на Темсона, затем тяжело вздохнул.
— Да. Я знаю. Знаю… Всё это так сюрреалистично и… и не контрастно. За две тысячи лет я ещё никогда не чувствовал себя настолько беспомощным. И бесполезным… Ох, к чёрту это всё.
Он слез с кровати и, прихрамывая, отправился в ванную. Шумела вода, но Темсон, вспомнив, что горячей нет, поёжился: мыться в холоде, когда на улице ноль, а в квартире не топят, радости мало. Скоро де Лясен, приоткрыв дверь, попросил принести ему одежду, и Лондон вытащил из-под кровати все самые тёплые вещи.
Оказалось, что одежду Париж набрал в магазинах при ателье — из признанного браком или не сбытого. И парашют он забрал, чтобы обменять материал на еду или сшить блузки, а потом продать. Но когда он заговорил об ателье, в котором работал, то резко помрачнел.
— Есть, правда, одна проблема. В ателье я работаю как Патрисия.
За чередой последних событий Лондон умудрился забыть о ней. Изначально у Парижа была только одна ипостась — женская. Но Патрисия относилась к своему полу как к условности, которой тот, в сущности, и являлся для персонифицированного города. Когда требовали обстоятельства, она весьма успешно притворялась мужчиной, но в конце концов нашла способ превращаться в него по-настоящему — так получился Патрис. С тех пор их технически было двое, хотя в объективной реальности существовать мог лишь один из них. Он и она имели общие взгляды, чувства и память, но всё-таки применяли к жизни чуть разный подход. И совсем по-разному относились к Лондону: Патрис был заносчив, подначивал и язвил, Патрисия шутила по-доброму и, конечно, очаровательно кокетничала. Темсон, в свою очередь, давно бросил попытки увидеть за двумя де Лясенами одного человека и тайно считал, что у Парижа раздвоение личности, которое при помощи какой-то там особой магии просто обрело физическую форму.
— Так вы превратитесь в неё. В чём же проблема?
— Во-первых, на превращение у меня просто нет сил. Во-вторых, и это самое главное, её ищут нацисты.
Темсон настороженно замер. Мысли про ипостаси и личности улетучились сами собой. Он нахмурился, ожидая продолжения.
— Это как раз то, о чём я пока не успел вам поведать. У нас с вами, mon vieux, очень большие проблемы.
Кто-то рассказал нацистам о городских воплощениях, или хранителях. Новые знания, видимо, поставили под угрозу идеологию о превосходстве германской расы, а, возможно, наоборот, могли бы развить и укрепить её. Конечно же, нацисты заинтересовались магией, аурами и разными другими способностями, как и самой идеей о материальном воплощении абстрактного «духа города». Но гораздо сильнее их привлекла физиология: метаболизм, регенерация, бессмертие, происхождение, размножение. Для изучения была создана секретная исследовательская группа, в которой собрали самых способных представителей науки и эзотерики. Специальные агенты в гестапо выискивали среди жителей потенциальные городские воплощения, проводили ряд испытаний и, в зависимости от результата, отправляли кандидатов в Германию. Впрочем, никаких ориентировок и толковых описаний у нацистов не имелось, так что оставалось непонятным, какими же критериями они руководствовались.
С Парижем ситуация, как оказалось, была чуть запутанной. Уже многие десятилетия Патрисия на публике почти не появлялась, а все формальные столичные встречи проводил Патрис. Когда же началась оккупация, Патрисия, воспользовавшись своей неизвестностью, присоединилась к движению Сопротивления. Она сотрудничала с американцами и британцами, укрывая разведчиков на конспиративных квартирах, помогала вывозить из города тех, кому угрожал арест, и даже сумела втереться в доверие к нескольким немецким офицерам, включая агента, занимавшегося поиском хранителей, от которого и получила столь важные сведения. Это продолжалось, пока гестаповец не начал догадываться, кто она такая. Патрисию арестовали на улице, неподалёку от ателье, где она работала, и отправили на авеню Фош для допроса.
Подробности допроса де Лясен опустил, торопливо перейдя к своему спасению. Перед авиаударом началась заметная паника среди персонала, и на некоторое время Патрисия осталась в комнате одна. Она сумела освободиться, напала на охрану, а добравшись до выхода, пока никто не видел, превратилась в Патриса и сбежала. Его гестаповцы, видимо, совсем не знали.
— Когда это случилось? — переспросил Темсон, перебирая в голове даты всех союзнических бомбардировок.
Моргнув, де Лясен ответил:
— Вчера.
— Вы хотите сказать, что после побега пошли с ножом ловить меня?
— Много чести!.. Сначала я забрал вещи и припасы из другой квартиры, притащил их сюда и забаррикадировался. Потом выбрался посмотреть на самолёты. А там и вы появились… — Он задумчиво почесал щёку и серьёзно добавил: — Как представителя союзников, я должен вас вообще-то поблагодарить. Если бы не бомбёжка — я бы и не выбрался.
— Как долго вас там допрашивали?
— Не знаю. Пару-тройку дней… Слушайте, это уже не имеет значения.
— Но…
— Нет.
Париж вложил в своё «нет» всю боль и мужество, уязвимость и упрямство, нежелание слышать жалость и нежелание сдаваться. Он молча ждал, пока причины его «нет» найдут понимание у Темсона, осядут и закрепятся. И Лондон без лишних слов всё понял и кивнул.
Они сели завтракать. Де Лясен заварил цикориевый кофе, достал две штуки засохшего печенья и крохотный кусочек твёрдого сыра, который разделил пополам. Есть всё это было невозможно, и Темсон изо всех сил старался не морщиться, особенно когда заметил, с каким аппетитом поглощает завтрак француз. От внимания последнего это не укрылось.
— Не волнуйтесь, месье Темсон, мы вернём вас домой. И постараемся сделать это как можно скорее. Но мне нужно пока залечь на дно, запасов как раз хватит на первое время.
— Вы словно готовились к осадному положению.
— Рано или поздно мне пришлось бы исчезнуть, — кивнул он. — Но сейчас всё так быстро происходит… Я уже просто не успеваю думать и к чему-то готовиться. Меня постоянно штормит: эмоции вспыхивают и гаснут, то усталость давит меня к полу, то адреналин поднимает на ноги. И я чувствую, как людей утомил режим выживания.
— Чем я могу вам помочь, де Лясен?
Подавшись вперёд, он уже собирался что-то сказать, но покачал головой.
— Боюсь, пока ничем. Но спасибо, что предложили помощь, она мне точно ещё понадобится.
Дни ползли один за другим. Де Лясен перераспределил провизию, растянув её кое-как на двоих. У Лондона было ощущение, что он объедает несчастного француза, стал есть меньше, и вскоре ему на своей и без того узкой фигуре пришлось туже затягивать ремень. Они редко выбирались из квартиры, делали это только ночью, но не спускались на улицы, а осторожно передвигались по крышам.
Весна наступала медленно, неохотно, словно и её могли вызвать в штаб для допроса; дом не успевал прогреться за целый день. Лондон и Париж спали, прижавшись спина к спине и накрывшись тёплой пилотной курткой. Де Лясен по-прежнему плакал по ночам, прежде чем заснуть, и Темсон, боясь лишний раз помешать этому, не шевелился и ничем себя не выдавал. Рано утром они вместе делали зарядку, завтракали, снова спали, набираясь сил, вставали к вечеру, ужинали, шли на крышу, поздно возвращались домой. И хотя вся эта нехитрая рутина продлилась, пожалуй, недели две — а восприятие времени в таких обстоятельствах сильно изменилось, — Темсону казалось, что он целую вечность смотрит в лицо напротив.
Может, так оно и было? Масштабная, многовековая вражда и оставшееся после неё негласное соперничество сблизили их: Лондон мог поклясться, что ни одного своего друга не знает так хорошо, как бывшего врага. Сейчас, посреди совсем другой войны, в четырёх стенах заброшенного, вымершего дома в оккупированном городе, он не мог вспомнить, на чём вообще зиждилось соперничество, единственными реликтами которого оставались взаимные колкости, незлобные, игривые, как если бы они снова сидели за картами в салоне, наполненном дымом и зыбкой музыкой, а не в холодном склепе комнаты.
Де Лясен не взял с собой ни книг, ни радио. Они беседовали и даже порой дискутировали на разные темы, но по большей части молчали. В тишине между ними не повисало неловкости, её можно было легко нарушить и так же быстро восстановить, как будто каждый наверняка знал, когда можно заговорить, а когда слова вовсе не нужны.
Когда запасы стали подходить к концу, Лондон вызвался сходить за едой. Париж не был против, однако снабдил его неиспользованными талонами и самыми подробными инструкциями, заодно облачив в гражданскую одежду. В качестве маскировки де Лясен надел ему на голову кепи, а вокруг шеи несколько раз обернул тонкий, изъеденный молью шарф. Больше всего наставлений он давал по поводу дома. «Не заходите в подъезд, ступайте до следующего здания, там за дверью с чёрной табличкой будет коридор, по нему пройдёте во внутренний дворик…» Потом он махнул рукой и решил сам дождаться за дверью с нужной табличкой — он очень волновался, что Темсон не найдёт дорогу назад.
Темсон же переживал, что случайно выдаст себя акцентом или неутончёнными чертами лица. Но ни в одном магазине или лавке к нему не проявили повышенного внимания, а он посетил их немало, прежде чем смог найти все доступные продукты. На какой-то вонючей площади ему даже попался рынок, где ассортимент был поинтереснее, но цены — завышены в два-три раза. От идеи побаловать парижанина, гостеприимного даже в нечеловеческих условиях, пришлось отказаться. С тряпичным мешком и свёртками, рассованными по карманам, он отправился домой.
Городские улицы днём совсем непохожи были на ночной вид, открывавшийся с крыш. Лондон не знал даже, в каком районе находился, однако, прикинув, где катапультировался и в какую сторону унёс его парашют, понимал, что неподалёку проходила южная граница города.
Наконец он добрался до нужного квартала, нашёл дверь с табличкой, но та оказалась закрыта. Прошёлся перед домом туда-сюда, обнаружил ещё одну похожую дверь, дёрнул её — за ней никого не было, как не было и обещанного коридора. Видно, перепутал дома — они вон как все похожи. Темсон зашёл за угол, снова увидел дверь, но табличка была уже другой. Не без удивления он обнаружил, что дом можно обойти по периметру и на каждом углу ждёт дверь с пресловутой табличкой, и ещё — что таких домов в квартале не один и не два. В отчаянии он вскинул голову, пытаясь отыскать окно с зеленоватой шторой на третьем этаже. Тут его постигло ещё одно дикое осознание: часть окон была заколочена, а часть — нарисована. Эта бутафория особенно пугала из-за отсутствия каких-либо звуков. Ни звонка велосипеда, ни сигнала машины, ни кашля, ни чиха. Не дул даже ветер. Воздух был густым и пыльным, носа достигал запах чего-то жжённого; запах, от которого воротило, если позволить себе задуматься о его источнике и причине. Так вот что де Лясен имел в виду под «забаррикадировался». Будь Темсон обычным человеком, он бы сюда вообще не сунулся, но в отличие от смертных, он, кажется, понимал природу всех этих зловещих странностей.
— Вы всё-таки потерялись! Сюда! — позвал далёкий голос, глухой, словно из-под воды. Темсон, замерев на месте, заозирался.
— А вы где? — негромко спросил он.
— Пройдите прямо шагов на шесть… Теперь поверните налево. Заходите.
Когда Темсон коснулся ручки, она вместе с дверью растворилась в воздухе. За ней стояла непроницаемая, но осязаемая тьма. Нервно сглотнув, Темсон сунул в проём голову. Воздух был затхлым, стылым. Кто-то дыхнул ему в ухо.
— Только не пугайтесь, — тихо сказал невидимый де Лясен и ущипнул его за руку.
Лондон шёл в полной темноте. То и дело мрак тянул к нему липкие, холодные лапы, но не сжимал, не смел удерживать. В какой-то момент он чуть не споткнулся — под ногами появились ступени.
— Наверх? — нерешительно спросил он.
— Да, мы уже на месте.
Он зачем-то их посчитал: четырнадцать ступеней. Затем тьма попятилась, холод резко сменился теплом, глаза привыкали к свету. Темсон наконец-то огляделся. Он стоял на пороге затенённой комнаты, позади него, вдоль зияющего тьмой проёма, бледно светились какие-то символы и слова. Де Лясен подтолкнул его вперёд и, тяжело дыша, упал на кровать. Символы погасли, проём оказался закрытой дверью. Темсон машинально прижал к себе мешок.
— О-ля-ля, какой же дурной способ… — Париж потёр лоб и облизал пересохшие бледные губы. Под глазами у него залегли тени как у покойника. — Больше так не буду делать.
— Правда? Спасибо, рад слышать. А что вы сделали?
— Провёл вас через лимб.
— Ах, и как это я не заметил, каждый день ведь пользуюсь вместо подземки.
— Неплохая аналогия. Лимб — это место, где пребывают мёртвые, но оно прочно связано с миром живых. Если уметь ориентироваться в лимбе, можно пересечь город так, что вас никто не увидит.
— Вы про телепорт?
— Скорее просто обходной путь. Как метро.
— Если как метро, то звучит не очень.
— Ох, вынужден с вами согласиться…
Выяснилось, что Париж умеет переступать границу между миром мёртвых и миром живых — именно её на пороге подъезда почувствовал Лондон. Но как и любая потусторонняя деятельность, все эти переходы требовали немало волшебных сил, а у де Лясена их и так с трудом хватало на нехитрую защиту квартала. Темсон едва удержался от того, чтобы упрекнуть парижанина за неразумную трату ресурсов.
— Я думал, вы только с привидениями разговариваете, — с сомнением заметил он, выкладывая на стол еду. — И давно вы этому научились?
— Можно сказать, всю жизнь умел.
— О, это многое объясняет. Вы мне всегда кажетесь слегка паранормальным.
— Будь у меня время и силы, я бы показал вам лимб.
— Меньше всего в жизни мечтаю его увидеть.
Темсон покривил душой. Ему в самом деле было любопытно, но ощущение липкого холода, забирающегося за шиворот, не отпускало до самой ночи и навевало неподдельный иррациональный ужас. Вслух же он мимоходом заметил, что нацистов такой уникальный навык непременно бы заинтересовал, чем, в свою очередь, нагнал страху на бедного де Лясена, и в итоге весь вечер был вынужден отвлекать его болтовнёй обо всём и ни о чём.
Ещё через пару недель Париж всерьёз заговорил о том, что Темсону нужно покинуть город. Но сначала требовалось восстановить связь с Сопротивлением, а для этого — к большому удивлению Лондона — де Лясену требовалась швейная машина. «Я представляю, где найти нужных людей, но это моё лицо они не знают, а с пустыми руками я привлеку внимание и вызову подозрения», — объяснил он и предложил выкрасть машину из собственной квартиры в другом округе. Темсон посчитал, что авантюра слишком рискованна и совершенно того не стоит, но де Лясен умел убеждать, был в этом крайне терпелив, а оттого успешен.
Для дела была выбрана тёмная безлунная ночь. Большую часть пути они преодолели по крышам, хотя где-то им всё-таки пришлось спуститься на улицы, передвигаться медленно и предельно осторожно, чтобы не привлечь внимание ни полночного патруля, ни излишне бдительных жильцов.
Самая ответственная часть досталась Темсону. Он спустился с крыши и залез в жилище через окно. Де Лясен строго-настрого запретил включать свет, так что искать машину пришлось в темноте; впрочем, на его счастье, она уже была упакована в переносной кожух. Воспользовавшись случаем, он забрал пару одеял и лишнюю подушку, взял с полки несколько книг, а из стакана на столе — карандаши. Покинув квартиру через другое окно, как было условлено, он дёрнул за верёвку, и де Лясен не без труда втянул его на крышу. Увидев, сколько вещей забрал Темсон, он было рассердился, но отложил возмущения до поры. В общем-то всё это было действительно необходимо. Впрочем, кроме книг — вместо них Темсон не глядя прихватил записные книжки.
Парашют, лежавший в изголовье кровати и путанным облаком спадавший на пол, постепенно таял, превращаясь сперва в выкройки блузок и рубашек, а потом и в полноценные изделия. Де Лясен сетовал, что материал нечем прогладить, но в остальном был доволен своей работой. Если бы не болезненная бледность и туго обтянутое кожей истощённое лицо, Темсон легко поверил бы, что тот начал приходить в себя. Особенно в те моменты, когда Парижу удавалось упросить Лондона побыть манекеном — суетясь вокруг него и широко улыбаясь, он весь так и светился.
Темсон по-прежнему ходил добывать еду, — иначе это и не назвать. С присущей ему обстоятельностью он составил список магазинов, проследил самые разные закономерности, и точно знал, в какой лавке и в какой день стоит ожидать те или иные продукты. Он научился сбивать цену у торгашей на рынке и так играл голосом, что его принимали за марсельца, лишний раз не желая вступать с ним в спор. В своих поисках провизии он заходил всё дальше в центр города, всё дальше от дома. Даже если в спину ему дышали враги, а за углом поджидала смерть, он страшился только одного: оставить де Лясена, а вместе с ним и себя без пропитания. Но что бы он ни делал, нормы выдачи неумолимо сокращались, часть талонов стала непригодной, а новые достать было негде.
Он остро чувствовал, как из способного помощника превращался в лишний рот и обузу. Но увиденное на улицах города въедалось в сетчатку, заставляло неистово злиться и сразу же гасить гнев, накапливая его где-то на дне сознания, переваривая в эфемерное топливо… Офицеры немцы, пьющие кофе за столиками на террасах. Солдаты и полицейские, вылавливающие перепуганных людей из толпы у выхода метро. Миловидные, ирреально модные парижанки в обществе серых безликих мужчин с жадными глазами. Растрёпанные дети и их скорбные матери с жёлтыми звёздами на одежде. Алые водопады фашистских флагов, льющиеся по стенам обескровленных зданий. Обыск людей, с поднятыми руками приставленных к каменной ограде. Музыка кабаре и тишина соборов…
Темсон твёрдо решил, что останется в Париже вплоть до освобождения города, а его телепатия Сопротивлению придётся кстати, да и небольшой опыт службы в тайной полиции у него имелся. Однажды он сообщил об этом де Лясену, вернувшись домой с незначительным уловом. Тот неспешно доделал строчку на швейной машинке, отрезал нить и только после этого заговорил.
— Я думал, вы хотели вернуться в Англию.
— Здесь я буду полезнее.
— Не поймите меня неправильно, месье Темсон, я очень тронут вашей самоотверженностью. Но лучший способ помочь — это вывезти за пределы страны информацию о происках нацистов. Только вы можете это сделать.
— Я хочу быть здесь. Помогать обычным людям. Парижанам. — Его голос едва дрогнул, когда он решился добавить: — Парижу.
Глаза де Лясена вспыхнули, но он тут же опустил взгляд. Провёл пальцем по строчкам на блузке и сложил вещь. Встав, он опёрся кулаками на стол. Было видно, что он колебался с окончательным ответом. Темсон решил воспользоваться моментом его сомнения.
— Вы только представьте! Мы могли бы без труда обнаружить предателей, узнать об их планах, заранее уводить людей в безопасные места. Мы бы ослабили положение фрицев в городе. Может, даже выбили бы их!
— Но ваша телепатия работает только при физическом контакте с другим человеком, — веско заметил Париж после раздумья. — Это крайне опасно. А в случае с бошами практически невозможно — они все закутаны в мундиры и перчатки.
— Найду способ, — упрямо возразил Лондон. — Поступлю на работу каким-нибудь доктором. Массажистом, на худой конец…
— Вас арестуют, будут допрашивать и проверять. Вы не сможете противопоставить силу ума физической.
— Я не сахарный. Убить меня всё равно не получится.
— Вы не понимаете. Если немцы хотя бы заподозрят, что вы — воплощение какого-то города, они пойдут на что угодно, чтобы не дать вам уйти. Использовать сверхспособности — плохая идея.
— Правда? — Темсон оглядел его с ног до головы, словно впервые увидел. — У вас на целый квартал наложена магия для отвода глаз. Это не кажется вам плохой идеей?
— Я тоже очень рискую. Но знаю, что делаю.
— По-вашему, я не знаю? Думаете, не понимаю, на что соглашаюсь?
— Думаю, нет, — твёрдо заявил де Лясен. — Ваши силы без подпитки быстро кончатся, и не только вы лишитесь своего преимущества, но и меня заодно обречёте на заботу о вас.
— Мне ничего не нужно, я смогу за себя постоять. И прекрасно умею беречь свои силы, спасибо.
— Тут я определённо дам вам фору. Вы ведь помните лимб? Магия, что я сейчас использую, происходит оттуда, из сумеречного мира. Как ни печально, это довольно надёжный источник. Во всяком случае, пока.
— Каким же образом?
— Умирает много людей.
Лондон отшатнулся. Париж грустно вздохнул, но ничего больше не сказал. Без лишних слов, как и всегда, стало ясно, что этот разговор окончен.
На следующий день де Лясен проснулся затемно, взял несколько сшитых вещей и, сложив их в мешок, ушёл. Его не было очень долго. Темсон, всё ещё злясь из-за по-отечески снисходительного тона накануне, злился теперь и на то, что парижанин не предупредил о своих планах. Как бы в отместку он устроил в маленькой захламлённой комнате уборку. Для начала выгреб всю одежду из-под кровати, разложил на грязную и ту, что ещё можно было пару раз надеть; прибрал на столе, половину которого де Лясен использовал для шитья; подмёл и вымыл пол; постирал вещи; застелил кровать; разделил на порции провизию, попутно заметив, что в холодильной камере давно нет льда. Он уговаривал себя быть рассудительным и конструктивным, но злость не угасла, даже когда он переделал все мыслимые дела, и в итоге пообещал всё наболевшее высказать де Лясену напрямик.
Однако когда тот вернулся, решимость выветрилась: Париж был в самом лучшем расположении духа. Таинственно улыбаясь, он вручил Темсону небольшой бумажный свёрток. Внутри обнаружились четыре сушёных финика.
Де Лясену удалось восстановить контакт с Сопротивлением, хотя и не без труда. «Пришлось ответить на пару-тройку… десятков вопросов», — пожал он плечами и признался, что был вынужден раскрыть секрет Патрисии, хотя и строго одному, проверенному человеку.
— Я и вас упомянул, но без особых подробностей. Про телепатию не говорил, конечно, но ваш опыт в тайной полиции их заинтересовал…
Темсон с трудом скрыл удивление. Прошлым вечером парижанин был непреклонен. Что же заставило его передумать?
— Ну вот, а вы только собрались от меня избавиться.
— А вы явили редкий талант укрощения бардака, — поддел Париж, оглядев комнату. — За такие заслуги придётся вас ещё немножко потерпеть.
— Да, печально, — в тон ему ответил Лондон. — Так какой у нас план?
— Увы, mon vieux. Ждать.