В доме пахло чистыми простынями, во всех комнатах был вымыт пол. В блестящих гладиаторских доспехах отражалось улыбчивое лицо Ромео, хозяина дома. Он напевал под нос песенку Тото Кутуньо и кисточкой бережно очищал от пыли статуэтки и сувениры, мостившиеся под доспехами на полке. Тут были Парфенон и Колизей, фотографии нескольких Пап, собранные в коллаж, часовые башни Лондона и Москвы, Эйфелева башня, пагода, матрёшка, небоскрёб, гондола, синяя полицейская будка, старая лампа накаливания, журавлик оригами, бутылочка французских духов, кастаньеты, красочный веер, чётки, деревянные туфли, бутылочки, ракушки, шишки, монеты и всякие другие мелочи вроде квитков и билетов. Заботливо начищенные, стеклянные и металлические бока предметов поблёскивали, отражая мерцающие огни гирлянды: этими воспоминаниями и фрагментами путешествий дорожили.
Среди сувениров имелась одна вещица, которую Ромео так часто брал в руки, что протирать её не было необходимости, — старое фото в простой рамке. На снимке был солнечный день; Ромео сидел на «Веспе», спустив ноги на асфальт и не держа руль, мопед стоял на подножке. Сзади его обнимала изумительно красивая девушка, и казалось, будто свет на фотографии исходил от её широкой улыбки. Ромео тоже улыбался, а из-под круглого шлема выбивались завитки волос. Внешне они походили друг на друга, но у подруги Ромео были удивительные глаза, их бирюза не выцвела на фото за столько лет.
Её звали Венера.
Ромео влюблённо и счастливо улыбнулся, провёл пальцем по её волосам, тихонько вздохнул и вернул рамку на полку. Уперев руки в бока, он оглядел воцарившиеся порядок и чистоту, шутливо погладил себя по плечу и по голове. Отойдя к нарядной рождественской ели, он выудил из-под деревца разноцветные коробки с бантами и уложил в мешок. Затем снял с вешалки отглаженный красный костюм, облачился в него и спрятал под шапочку Санта-Клауса свои каштановые кудри. Оглядел себя в зеркале с интересом и щёлкнул пальцами — на лице появилась широкая белая борода, в которой спряталась его счастливая, растапливающая льды улыбка.
Закинув мешок за спину, Ромео шагнул в горящий камин и, хихикнув от щекотки, исчез в языках пламени.

Мистер Крэнберри не отвечал на звонки уже более получаса. Нельзя было терять надежды. Да никакой надежды и не было, если честно, потому что пятница — это все еще рабочий день, пусть и настроение у всех совершенно не рабочее. Поэтому Уолтер, отмахнувшись от имбирных печений, принесенных секретарём, поправил на носу очки и, сложив под подбородком ладони, уставился в монитор. Ни одного непрочитанного письма, всё рассортировано по папкам, а в календаре никакая встреча не пересекается с другой.
За стеклянной стенкой небольшого кабинета находился совершенно другой мир, полный шума, пьянеющих голосов и громкого смеха. Сперва сотрудники с опаской и стыдом поглядывали на «аквариум», в котором сидел их строгий, придирчивый начальник, но стоило кому-то осмелеть и оприходовать первый бокал шампанского, как коллектив дружно надел ободки с оленьими рогами и полосатые шапочки рождественских эльфов. Стало гораздо проще игнорировать неразговорчивого руководителя, которому, кажется, и праздники, и эмоции были чужды.
Уолтер неслышно выдохнул: рядом со словом «Входящие» в зеленых скобках появилась цифра «1». Он щёлкнул мышкой, раскрыл письмо и углубился в чтение...
Только через минуту он понял, что это поздравление, и ему пришлось перечитать с самого начала.

«Дорогой Уолт,
Знаю-знаю, ты не любишь поздравлений и вообще не видишь смысла во всех этих празднованиях. Но я их люблю и не могу оставить тебя без внимания. Уходящий год был непростым (да! даже по моим меркам!), но ты справился, ты сделал всё, что мог, Америка может гордиться тобой! Однако я верю, что нам есть, куда стремиться! Желаю тебе сил, здоровья и выносливости! Рад, что мы с тобой живем под одной «крышей».

Искренне твой,
Ньют

PS: Пожалуйста, напиши Марии хорошее письмо. Я верю, что всё ещё можно изменить к лучшему. Все мы заложники правителей и обстоятельств, и не должны ссориться из-за них».

Он перечитал постскриптум три раза, закрыл письмо и крепко задумался. Ньютон, этот неисправимый оптимист, полагал, что для отношений с Москвой и русскими ещё не всё потеряно.
Уолтер отвлёкся на взрыв смеха, приглушённый загудевшим от громких голосов стеклом, и посмотрел на веселящихся людей. Они фотографировали друг друга и от души смеялись над результатом. Вопросительно-бесстрастного взгляда своего начальника они не замечали. Он снова набрал Крэнберри, а затем углубился в анализ какого-то отчета.
Уолтер — столица сверхдержавы, и у него нет времени на всю эту чепуху посреди рабочего дня.

Нигде не мечтается так, как в Венеции! А вид на лагуну из кофейни на набережной Скьявони просто восхитителен! Ради этого вида Венера готова каждый день покидать свой уютный дом, потому что даже за окнами третьего этажа маячат крыши соседних домов. Как и всегда в последние дни декабря, перед девушкой лежит раскрытый ежедневник на следующий год, рядом чашка кофе на блюдце, кантуччи и стакан воды.
В ежедневник уже внесён список временных выставок и традиционных биеннале. Красивым почерком Венера выводит имена архитекторов и художников, которым разошлёт приглашения.
Затем она идеально ровно расчерчивает страницу и в два столбика записывает что-то личное: соблюдать режим сна и не брать ноутбук в кровать, больше читать, чаще рисовать, научиться вязанию, провести летом хотя бы месяц в Риме, покататься на катамаране. Помогать людям, чаще видеть друзей и дарить им подарки. Нужно заниматься медитацией, бегать по утрам и поменьше пить кофе... Тут она смотрит на чашку, улыбается и пожимает плечами, прощая себе эту слабость; но не вычёркивает пункт из списка.
Погода за окном по-средиземноморски зимняя, промозглая, серая; напоминает Венере о том, что надо бы уже проведать своих друзей в России, к которым она собиралась последние годы. Только вот, пожалуй, не стоит упоминать, что непогода ассоциируется у неё с ними, с улыбкой думает она. Пётр примет её с радостью, в этом она уверена. А Мария? В последний раз они разговаривали много лет назад, а их переписку составляют лишь деловые письма об обмене выставками.
И стоит прихватить с собой Ромео, а то он слишком уж отгородился от остальных. В последнее время он редко отвечает на звонки или бросает пару быстрых фраз, извиняясь за спешность и ссылаясь на дела. Чем таким занят Ромео, обыкновенно беззаботный и расслабленный? Какие планы у него на Рождество? И как это выяснить, не спрашивая в лоб? Венера может пробраться в чьё угодно сновидение, но Ромео совсем не прост, и без труда обнаружит её в собственном сне.
Она и не заметила, что, задумавшись, набросала его портрет карандашом на развороте нового ежедневника. Нарисованный Ромео тепло, солнечно улыбается, его кудри будто треплет ветерок.
Венера вздрагивает: портрет только что подмигнул ей со страницы.

Оркестр грянул «Тройку» Свиридова, и на пол полетел стеклянный шар. Под волшебную, торжественную музыку четыре пары глаз завороженно смотрели, как словно в замедленной съемке к полу приближается голубая сфера. В последний раз она отразила три похожих лица и одну собачью морду и треснула, раскололась, разлетелась ледяными брызгами по паркету, — и прямо под ноги Петру Петровичу. Тот скривил лицо, вздохнул и безропотно стал сметать осколки на совок, где уже громоздились жёлтая и розовая кучки стекла.
— Я испужался ваших музык, — заявил Петька и безо всякого раскаяния добавил: — Пардон.
— А давай Петро повесит? — предложила его сестра Катерина с доброй улыбкой. — Он у нас...
— Длинная колбаса, — молниеносно вставил Петька.
— ...высокий, ему вешать игрушки удобнее.
— Игрушки, как же. Он посреди проспекта своего любимого прикрепил люстры. Люстры, ну!
— Правильно! Мы же как будто на балу, в Петербурге празднично, светло, дворцы...
— ...слякоть и Фонтанка не замёрзла. Никакого настроения!
Их старший брат Петро, поспешно выпутываясь из гирлянды, эти препирательства не слушал: у Дубка в шерсти лапы запутался осколок, который необходимо было сейчас же вытащить. Пёс настороженно шевелил ушами, но не сопротивлялся.
— Пётр Петрович, а давайте отстрижём? — предложил наконец Дубок. — Мне не жалко, да и не на видном месте. Больно видеть, как вы мучаетесь.
— Не переживайте, Дубок, я сейчас, секундочку... — высунув кончик языка, Петро уцепил осколок и, освободив от рыжей шерсти, вытащил. Стекляшка впилась ему в палец, но он этого и не заметил. — Берегите лапы. Может, я предложу вам всё же тапочки?
— Благодарю, Пётр Петрович, но я лучше не буду мешаться под ногами...
Дубок в два прыжка достиг коридора и уселся там. А Петька с Катериной всё спорили.
— ...и отчего б не поехать к Марье Юрьевне? В прошлый раз вышло ведь чудесно!
— Ну нас ведь не приглашали...
— Нас и в тот раз не приглашали, сестрица, а мы приехали! И эклеров напекли! И стол накрыли! Знатно покутили, хочу заметить.
Заиграл «Апофеоз» из «Щелкунчика». Пётр Петрович возвысился над братом и сестрой подобно хмурой туче. Постучали во входную дверь, и Дубок побежал открывать.
— Марья Юрьевна никого на Новый год не приглашает. И, в отличие от меня, её тебе не удастся задобрить эклерами. А те эклеры она мне так и не простила.
— Ей же понравилось!
— Любой воспитанный человек сказал бы, что ему нравятся восемьсот семьдесят эклеров. Петька, ну в самом деле.
— Но тут уныло! Красиво только по ночам, когда убогой серости не видать. Договорился бы с этим Кабриным-Декабриным насчёт снежка, жалко тебе, что ли… —начал было Петька, но осёкся.
Глядя в расширяющиеся от ужаса глаза младшего брата, старший дёрнул плечами, медленно поднял руки и сложил их на груди. Звучал Чайковский. Петро хмурился и молчал.
Петька вжался в сестру, притих и готов был раскаяться во всех грехах — так пугал его грозный вид Петро. Катерина сглотнула и сделала вежливый шажок в сторону ёлки. Дубок, вернувшись из коридора, кажется, с какой-то новостью, поспешил тут же сдать назад.
— Ах, уныло у меня, — проговорил Пётр Петрович, и глаза у него сверкнули сталью. — Ах, убогая серость. Ну держись, брат.
Он метнулся к Петьке, тот заверещал, Катерина повисла у старшего брата на локте, Дубок кинулся оттаскивать свою хозяйку. Но Петра Петровича одолеть было невозможно, он легко отмахнулся от сестры, скрутил братца и, забравшись на табурет, посадил его на самую верхушку ели.
Петька перестал издавать нечленораздельные звуки, Катерина ахнула. Дубок завилял хвостом. Пётр Петрович выдохнул, преобразился, и мрачность как рукой сняло.
— Что ж, главное украшение уже на ёлке, — усмехнулся он. — Продолжим?
Из динамиков доносилась «Сюита №2» из балета «Медный всадник» Глиэра.

Кухню заволокло паром и ароматами мяса и сыра. Патрис, прекрасный и летучий, разместил на всех горизонтальных поверхностях противни, блюда и разделочные доски и теперь порхал между ними, похожий на гибкого фигуриста. Он мелодично подпевал песням, доносившимся из радиоприёмника, пробовал, жмурился, прикрывал глаза от удовольствия, то и дело отпивая из большого бокала Шато Пави Сент-Эмильон 1994 года.
В кастрюлях бурлило, в духовке пеклось, радио пело, и только дрожжевое тесто никак не хотело подниматься. Патрис смотрел на него и двадцать, и тридцать минут назад, а оно за это время ничуть не изменило своего состояния. Не помогли даже изысканные ругательства на французском языке. Стоило позвонить друзьям, или одному знакомому шефу, да хоть бы и Пьеру Невскому, но гордость Патриса не позволяла это сделать. Это ведь ему звонят, когда мидии не желают покидать своих раковин, крем не взбивается, баклажаны горчат, а бекон не сворачивается в рулетики.
Мысленно послав дрожжи к чёрту, Патрис занялся салатом со шпинатом, сыром и жареной грушей. Он промыл и тщательно просушил шпинат, груши разрезал на четыре части и обжарил на сковороде (разумеется, без масла), а из творожного сыра скатал шарики и обвалял их в кунжуте. Ещё одну грушу он разделил надвое, одну половинку съел, а вторую измельчил в блендере с грецкими орехами, затем добавил чайную ложку оливкового масла. И тут же, словно неутомимый комбайн, завозился со слоёным тестом для мильфёя. В духовом шкафу томилась утка с картофелем. К утке, кстати, полагался соус, который, по смелым, но небезосновательным представлениям Патриса, должен был произвести фурор среди его гостей: в составе были творожный сыр, йогурт, мёд, нарезанная мята, соль и перец!
Для тех, кого впечатлить каким-то соусом было сложно, он приготовил митболы из индейки, шницели в пряном льезонé и картофельную запеканку. Конечно, никак нельзя было обойтись без приличного аперитива, для которого Патрис заготовил шампанское, белое сухое и любимый Крем-де-Касси для двух вариаций коктейля кир, а также пару бутылок Апероля, присланные в качестве рождественского подарка от Ромео. Итальянец обещал заглянуть в гости, так что специально для него готовились брускетты с маслинами и черри, которые тот просто обожал.
Патрис приготовил всё, что мог, и даже соорудил на чизкейке «Нью-Йорк» миниатюрные небоскрёбы, приготовил из апельсинов лимонад, виртуозно выложил на блюдо приготовленные закуски. А тесто по-прежнему никуда не поднималось.
Вытирая ладони об оливковый фартук, он тоскливо разглядывал шарик теста под плёнкой в прозрачной чаше. И что этим дрожжам не нравилось? На кухне было тепло, а пропорция смеси — выверена до миллиграмма. Впервые в жизни у Патриса не получалось тесто для фирменных круассанов, которые так любила москвичка Мари!
Что-то закопошилось; в камине, которым никто давно не пользовался, полыхнуло пламя, и на кафельный пол кухни выкатился невысокий человек в красном. Он пружинисто поднялся на ноги, огляделся и широко улыбнулся сквозь внушительную бороду, узнавая кухню.
— Как дела? — спросил он по-итальянски. Обалдевший Патрис машинально ответил по-французски:
— Тесто не поднимается.
— Всего-то?
Гость живо приблизился к чаше с тестом, заглянул в неё и щёлкнул пальцами. Тесто прямо на глазах полезло вверх. Новоприбывший волшебник хлопнул Патриса по плечу и отправился к камину. Заметив тарелку с закусками, он жадно и спешно ухватил брускетту, тут же отправив её в рот.
— Quid pro quo! — жуя, салютовал он внушительным мешком, забрался в камин и со вспышкой пламени исчез, словно его и не было.
Патрис вдруг осознал, что только что видел своего друга Ромео, прекратил удивляться и приступил к изготовлению круассанов. Он тоже щёлкал пальцами над тестом, над бокалами и над духовкой, но ничего не происходило. Наверное, до римской магии столица Франции ещё не дорос.

Марья стояла у окна с бокалом шампанского и смотрела на Кремль и реку. Если в целом к своей огромной квартире она относилась скорее скептически, потому что всегда считала её слишком дорогим подарком, то верхний этаж высотки на набережной ей нравился из-за хорошего обзора. Скоро куранты пробьют полночь, загремит салют, начнётся новый год. Наконец-то! Она очень устала от всего, что было в году уходившем.
Она отошла к проигрывателю, поставила пластинку и присела на диван, возле низкого столика с телефонным аппаратом.
Пётр не звонил, что её всё сильнее беспокоило. Видимо, в новогоднюю ночь у него появились неотложные дела, ну а ей придётся звонить ему самой. Она не хотела отвлекать его: Петя был достаточно собранным и серьёзным, он умел организовать дела таким образом, чтобы его времени и внимания хватало на всех друзей и родных. Но с другой стороны, порой заработавшись и войдя в раж, он не умел вовремя остановиться, — эту особенность, объединявшую две столицы, она очень хорошо понимала. В конце концов, когда Марья забывала об отдыхе, Пётр всегда напоминал ей о нём.
— В новогоднюю ночь отвлекать можно. И даже нужно, — сказала она самой себе, отпила из бокала и уже взялась за трубку, когда телефон зазвонил. Она сразу же ответила, не сомневаясь, что звонит Петя.
Но голос был совсем не его. Какой-то грубый, простоватый мужичок просил к телефону Марию Юрьевну. Он назвал своё имя, смутно ей знакомое, объяснил, что главный пиротехник застрял где-то за городом и никак не доберётся до центра вовремя, и что этот самый главный пиротехник почему-то дал этому мужчине её, Марии Юрьевны, номер телефона, потому что, мол, она имеет обширный опыт по части пиротехники и пожарной безопасности (на этом месте Марья фыркнула). Откуда её номер был у главного пиротехника, история и мужичок умолчали.
Марья несколько минут сидела бездвижно, не представляя, что делать, потому что, с одной стороны, никуда она идти не хотела, а с другой, без главного пиротехника, якобы, салюту не бывать. Но выходило, что этим пиротехником предстояло быть ей, потому что сама она салюты обожала и не могла лишить москвичей любимой части любого праздника.
Она допила шампанское одним глотком и отправилась в спальню, к большому платяному шкафу. Утеплившись в Петин свитер, который он как-то раз у неё забыл, она немного постояла перед зеркалом. Всё же хорошо, что она не успела ему позвонить, а то вышло бы некрасиво и неудобно — то ли тащить Петю с собой на улицу, то ли оставлять его тут одного. Свитер она собиралась ему вернуть, но сейчас решила, что торопиться с этим не стоит: вещь была тёплой, хорошо сидела и вообще напоминала о кое-чьих объятиях. Из золотых волос она заплела две косы, на голову надела вязаную шапочку и, вполне довольная внешним видом, отправилась спасать фейерверк.
Высотка, в которой жила Марья, была ближайшей к Кремлю, и всё же требовалось время, чтобы дойти до Москворецкой улицы, где разместили пусковые установки. Людей было полно: уже не очень трезвые, улыбающиеся, смеющиеся, они шли группками по набережной. Марья мигом отбросила хандру и, напевая песенку, бодро зашагала следом за компанией, обернутой с ног до головы мишурой.
Доступ к площадке для запуска был закрыт для обывателей, но Марья, пробравшись через толпу, игнорировала ограждения и направилась к мортирам, вокруг которых суетились люди. Навстречу ей выбежал кто-то из пиротехников и замахал руками.
— Сюда нельзя, девушка, вернитесь за ограждение.
— Я Мария Москворецкая, меня попросили сопровождать фейерверочный показ, — канцелярским тоном отрезала она.
Пиротехник нахмурился, оглядев её с ног до головы.
— Кто вас об этом попросил?
— Некий Иван Борисович, один из техников. Заявил, что ваш руководитель не может прибыть.
Озвучив это, Марья вдруг усомнилась в сказанном.
— Я и есть руководитель, — недоумённо отозвался мужчина, кашлянул и добавил: — Поэтому прошу вас покинуть пусковую площадку.
Застигнутая врасплох, она замешкалась, потопала назад и решила не спорить; к тому же, веских доводов в свою пользу у неё не было. Выходит, она стала жертвой телефонного розыгрыша? Прямо 31 декабря? Ну что ж, зато она встретит новый год среди москвичей, а это, по существу, не так-то плохо!
Выйдя на более-менее свободное пространство, она остановилась и огляделась. Что-то всё-таки не давало ей покоя: телефонный звонок, мистический Иван Борисович, обширный опыт по части пиротехники или этот Петин свитер.
Через секунду она поняла, в чём дело: её держали за косу. Она медленно повернула голову, и тут кто-то небольшой и тощий стиснул её в объятиях. Из под голубой шапки показались блестящие глаза и усыпанный веснушками нос.
— Марья Юрьевна, голубушка вы наша! — кричал Петька. — Я вас поймал, я поймал!
Из толпы выскользнула рыжая девушка, чей пёс при виде Марьи натянул поводок и завилял хвостом. Девушка сдвинула с подбородка шарф и широко улыбнулась.
— Не задуши Марью Юрьевну, братец.
Марья наконец опомнилась, обнимая Катерину и почесывая между ушей Дубка, ластившегося к ней.
— Петечка? Катя? Дубок? Что вы здесь...
— Ну, эт, не только оне, — проскрипел позади них достопамятный Иван Борисович.
Брат и сестра отпустили Марью и расступились, пропуская к ней Петю. Она смотрела на него во все глаза, а затем бросилась в его раскрытые объятия. Петя приподнял её над землей и закружился на месте.
— Так и знала! Так и знала, что это ты! — засмеялась Марья и ухватила его за воротник пальто.
— Ты тоже могла позвонить!
— Ты всё равно позвонил первым, — улыбнулась она, целуя горячими губами его холодную щёку.

Петька, наблюдая картину счастливого воссоединения, похлопал себя по животу и выудил из внутреннего кармана большой пакет с со свежей выпечкой, который не соотносился размерами с курткой.
— Люблю крепкие объятия, — заметил он сестре. — Точно как на День Победы.
— А они точно друг дружку не задушат? — с улыбкой спросила Катерина, утащив у него круассан.
— Ох, и правда. — Петька замахал руками, в которых держал пакет и надкусанную булочку. — Пока не душите, нас ещё трапеза ждёт!
— Но сперва салют! — воскликнула Марья Юрьевна, взяв Петро за руку, и повела их в сторону, откуда лучше была видна Спасская башня. Петро что-то постоянно говорил ей, она отвечала короткими фразами, смотрела на него украдкой и улыбалась.
— Вот и славно, а то с этими вежливостями и церемониями вечно встретиться не могут, — кивнул Петька, глядя на них и уминая пирожок с яблочной начинкой. — Всё ж отличнейшее вышло предприятие. Цены вам, Дубок, нет.
— Да, Дубок, как ты до этого додумался? — спросила Катерина у пса.
— Ну, дело было так... — начал он и замолчал, когда увидел в толпе знакомый силуэт. Среди пёстрых курток он практически и не выделялся, за исключением того, что был одет в красное и держал на плече мешок. Почувствовав взгляд Дубка, он обернулся и приложил палец к губам. Затем надвинул на лицо накладную бороду.
— Дубок, кто там?
Пёс отвлёкся на голос Катерины, а когда снова попытался отыскать в толпе знакомца в красном, того и след простыл.