Апрельское солнце пригревало цветы на подоконнике и наполняло карамельным светом просторную кухню на последнем этаже старого красивого дома. В ней, устало, но изящно опёршись о столешницу и подперев рукой щёку, один очень необычный парижанин гипнотизировал духовку, в которой выпекались круассаны. Он вздохнул, посмотрел на часы и отвернулся к окну. Над далёкой перспективой одинаковых домов высилась Эйфелева башня, отсюда походившая на незыблемого стража, спящего в ванильной дымке весеннего города. Цветочные ароматы смешивались с запахами выпечки и вместе с доносившейся из радио песней Zaz дразнили и манили на прогулку, но бросить духовку никак было нельзя. У Патриса — а именно так звали парижанина, — уже второй раз в жизни не получалось испечь свои фирменные круассаны, которые не раз и не два приносили ему победу в нескольких конкурсах по их выпеканию.
Какая-то интрига была в том, что оба неудачных раза к изготовлению круассанов приложил руку хороший друг Патриса — Рим, откликавшийся также на имя Ромео. В прошлый раз он всего лишь щёлкнул пальцами над непослушным тестом, и оно в ту же секунду поднялось; в этот же презентовал Патрису пакетик какой-то, по его словам, особенной муки. Откуда он её взял, как и в чём заключалась особенность, он не уточнил и отдал её другу — искушённому повару и кондитеру. Несмотря на то, что Ромео был начинающим путешественником во времени, искателем приключений, и обладал потрясающими волшебными силами, Патрис, будучи не меньшим авантюристом, оказался нешуточно заинтригован, и гостинец, вместо положенной в таких случаях бдительности, принял с радостью. Он сделал тесто, раскатал и нарезал его на аккуратные треугольники, свернул в рулетики и поставил в разогретую духовку. Рецепт был привычным и простым в исполнении. Круассаны успешно обретали свою пышную форму, но оставались бледными и сыроватыми.
Вместо положенных двадцати пяти минут прошло уже целых сорок. Патрис мельком глянул на часы, а затем на духовку. Хмурясь, он слез со стула и присел перед ней на корточки. Круассаны налипли на стекло подобно гигантским улиткам.
— Что за чертовщина?.. — сказал он себе под нос и открыл духовку. Из неё повалил густой, горячий аромат ванили и запечённого теста. Он отмахнулся от жара и потянулся за прихватками. Мимо, дымясь, прополз свежий круассан.
Открыв рот, мастер слоёного теста во все глаза смотрел на расползающиеся по кухне круассаны, которые походили на гигантских толстых гусениц. Пропечённых до румяной нежной корочки, впрочем, чему Патрис был мимолётно рад. Разными путями, по большей части, делая по кухне круг, они направлялись к окну, и им никто не смел помешать. Но спустя минуту заворожённого наблюдения за новинкой кулинарии, он спохватился, потому что один из круассанов уже достиг подоконника и полз в распахнутое окно. Патрис перемахнул через стол и, стараясь не наступить на остальную выпечку, протянул руку к окну, но поскользнулся на кремового цвета плитке и растянулся на полу. Вскинув голову, он в отчаянии глянул на правильно загнутый кончик круассана, прежде чем тот соскользнул вниз, зависнув напоследок на краю рамы.
В ту же секунду зазвонил телефон, и Патрис почти не удивился, что вызывал его Ромео.
— Не трогай эту муку!!! — первым делом завопил он, путая французские и итальянские слова.
— Я уже потрогал.
— Что?.. — потерянно отозвался Ромео. На фоне слышался звук заведённого мопеда. — И… Diavolo! И что произошло?
— Я испёк. Оно… Ну, оно… живое? Да, оно живое, мой дорогой, — ответил Патрис, поднявшись с пола и наблюдая, как круассаны лениво огибают его ноги.
— Что оно делает?
— Хочет на улицу. Ползёт к окну.
Ромео, кажется, уронил мопед.
— Закрой окно! Не дай ему покинуть кухню!
Патрис высунулся в окно: уползший круассан терпеливо спускался по стене вниз.
— А в чём дело?
— Из этой муки не пекут. Из неё делают големов — послушных, безропотных слуг, лишённых собственной воли...
— Что ж, я сделал всего лишь круассаны, — с лёгким раздражением ответил Патрис, прервав суетливый поток итальянской речи. — Почему им нельзя покинуть кухню?
Ромео сделал вдох и сосредоточился.
— О чём ты думал, когда они пеклись?
— Ну… О том, что в Париже отличная погода, и мне хотелось на улицу.
— Всё сходится! Тесто с этой мукой впитывает мысли своего создателя. Твои круассаны хотят гулять!
Патрис обессиленно прижал ладонь к лицу. Он, кажется, совершенно точно знал, куда именно отправился живой круассан.
— Они ведь всё ещё на твоей кухне, Патрицио? — с опаской спросил Ромео, когда повисла тишина. — Всё будет хорошо. Просто съешь их, и всё! Хорошо? Патрицио, ты слушаешь? Только не давай им соприкасаться с водой! Патрицио?
— А ты бы не хотел приехать и, например, помочь их съесть? Их двенадцать! Я собирался угостить соседку и месье Жубера со второго этажа…
— Ни в коем случае! Такое нельзя есть простым смертным!
— ...потому что для меня одного это много, — француз стряхнул с ноги прилепившийся к нему пиявкой круассан и не дал итальянцу снова себя перебить. — Нельзя? Всё ясно. В таком случае, мой дорогой, сегодня вечером жду в гости. Ciao!
Он повесил трубку до того, как Ромео успел бы сказать что-нибудь ещё не слишком обнадёживающее. Патрис не представлял, как предполагалось есть круассаны после того, как они побывали на полу. Он быстро согнал их в контейнер, который затем сунул в морозильную камеру. Наскоро одевшись — всё же апрельское солнце пока грело недостаточно, — он отправился на улицу и стал глазами искать удравший круассан. С учётом его небольшой скорости, далеко он бы не уполз, думалось Патрису. Но как бы не так: стена была пуста, зато через дорогу слышались крики и удивлённые возгласы. Он направился туда бегом, едва не попадая под сигналившие ему машины и перепрыгивая через капоты припаркованных автомобилей.
Круассан миновал нескольких прохожих, но проявил интерес к цветочной лавке, возле которой двое парней в спецовках выгружали из фургона свежие цветы. Владелица магазина Жюли не обращала никакого внимания на цветы и в немом испуге смотрела на круассан. В её руках была пластиковая ваза, в которую она собиралась поставить новые цветы. Круассан приподнялся на своём загнутом кончике и потянулся к ней, а Жюли, коротко вскрикнув, вылила на него всю воду из вазы. Намоченная выпечка обессиленной тряпочкой шлёпнулась на тротуарную плитку, а отважная цветочница замахнулась на неё ногой.
— Жюли! — крикнул Патрис и на лету заключил её в объятия. Она, кажется, совершенно обалдела от слишком быстрой смены эмоций и запоздало обняла его в ответ.
— Патрис?.. Знаешь, тут был… живой круассан, — сказала она, заложив ему за ухо выбившуюся прядь волос. — По-моему, это по твоей части, да?
— Это мой! Я увлёкся фокусами! — он отстранился, держа Жюли за плечи. — Смотрю видеоролики, а потом повторяю. Он на радиоуправлении!
— Жорж, а такое ты видал? — раздался голос одного из грузчиков. Патрис и Жюли, не отпуская друг друга, повернули к ним головы. Грузчик указывал своему напарнику на круассан, который сперва отряхнулся от воды, а затем по-червячьи двинулся по улице дальше. Жорж выронил изо рта сигарету.
— Он на колёсиках, мотор от детской машинки, — отмахнувшись, нарочито громко сказал Патрис. — Сегодня будет маленькое выступление на Елисейских полях. Надеюсь, ты придёшь, — он подмигнул Жюли. Цветочница звонко поцеловала его в щёку и наградила розочкой, которую закрепила в петлице жакета. Помахав ей на прощание, Патрис поспешил вслед за круассаном.
А он значительно подрос. Даже духовой шкаф для него был бы теперь мал. В остальном он оставался всё тем же — меднобоким, воздушным и свежим. И как прикажете есть это чудо? Патрис почему-то представил себе жареного поросёнка с яблоком во рту.
Аромат выпечки вскоре привлёк внимание какой-то общительной собаки, которая, старалась наладить контакт с Патрисом, надеясь подружиться и с круассаном. Сперва она просто принюхивалась и держалась рядом, а затем, учуяв, что ожившая булка вполне съедобна, высунула язык и стала путаться у Патриса в ногах. Пару раз она безуспешно пыталась куснуть круассан, а на третий раз ей это всё-таки удалось. Круассан мотнул передним кончиком (Патрис про себя назвал его «головой») и несильно шлёпнул собаку. Она испуганно взвилась на месте, словно наступила на ежа, а потом потеряла всякий интерес и отстала.
Целеустремлённости круассана можно было лишь позавидовать: он взял прямой курс на Эйфелеву башню, его не заботили человеческие условности, правила дорожного движения или какие-то незначительные неудобства в виде пешеходных переходов. Патрис только и успевал подталкивать его то в один, то в другой бок, чтобы скорректировать путь мимо людей и собак, открывавшихся дверей бутиков и кафе, мимо машин и велосипедов, грозивших его переехать. Увеличившись в размерах, круассан заметно ускорился, так что бедовому кулинару приходилось то и дело переходить с быстрого шага на лёгкий бег вприпрыжку. Окружающие не придавали происходящему никакого особого значения, только иногда показывали пальцем и хихикали.
У любимой кофейни Патриса на маленькой лесенке стояла Этель, невысокая брюнетка в форменном фартуке. На вывеске был нарисован рогалик, выныривающий из кофейной чашки, и круассан задержался возле лестницы, подняв «голову» и как будто приглядываясь к брюнетке. Этель потягивала из стаканчика кофе со льдом и молоком, а заметив Патриса, улыбнулась ему и махнула рукой. Он подошёл и оттеснил круассан от ступенек, которые тот задумчиво начинал преодолевать.
— У тебя новая игрушка, — заигрывающе заметила Этель, протянула руку к его головному убору и спросила будто невпопад. — Это берет или кепи?
— Шляпа, — пожал плечами Патрис и указал на её стаканчик. — Можно попробовать?
Круассан елозил у его щиколотки. Кофе был приятно холодным, освежающим и самую малость острым.
— О-ля-ля! Что ты добавила?
— Немного красного перца. Здорово, правда?
— Искристо, — подтвердил Патрис. — А это мой заводной круассан.
— Настоящий? — Этель, стоявшая на верхней ступеньке, склонилась к нему, щекотнув длинными волосами. — Можно попробовать?
— Нет, он несъедобный. Но для тебя приготовлю что-нибудь особенное.
Патрис увлёкся флиртом, не заметив, как круассан сделал ему подножку. Схватившись за Этель, он начал заваливаться назад и в последний момент смог принять какую-то устойчивую, но довольно нелепую позу и не дал девушке упасть, однако она выронила стаканчик, и в нём с жадностью уже чавкал круассан. Этель заметила в петлице пиджака розу от Жюли, мгновенно взревновала и, изобразив случайность, беспощадно смяла её, пока Патрис выпрямлялся. Он приподнял булку над тротуаром, чтобы оторвать от стаканчика, но это оказалось непросто — круассан был тяжёлым. Напившись кофе, он обмяк и перестал двигаться. Этель, удостоив холодным взглядом неверного кавалера, которого небезосновательно считала таковым, скрылась за дверью кофейни. Патрис смотрел ей вслед в недоумении, а круассан внезапно распух прямо у него в руках, потяжелел и, извиваясь, скользнул на асфальт. Силы у него значительно прибавилось, и если бы Патрис хотел, то мог бы, пожалуй, ехать на нём верхом.
Между домами уже серебрилась Сена. В её радостном блеске купались утки и чайки, на мосту группа школьников бросала монетки в воду. Над рекой, попирая её берег массивными лапами, высилась Эйфелева башня, бросавшая свою длинную тень на город подобно гигантским солнечным часам. Прохожих и туристов на набережной было значительно больше, чем на улицах, и Патрис старательно изображал из себя фокусника, но никто в этом, собственно, и не сомневался. Круассан взобрался на мост и, попутно любуясь открывающимися видами на реку и Елисейские поля, неспешно полз по пешеходной части. Что будет, когда он достигнет башни? Патрис пытался припомнить, чем заканчивалась его мысль о прогулке, но ничего не вспоминалось.
Большая чайка спланировала сверху и цапнула круассан своим клювом! Патрис бросился на защиту, но честь выпечки была попрана, и она пыталась постоять за себя сама. Подобно толстой кобре, круассан отбивался от налетевших чаек, и в ходе потасовки залез на парапет моста. Патрис схватил его и держал изо всех сил, но чайки стянули круассан вниз, и он, тяжёлый, как мешок с мукой, с брызгами исчез в воде.
Прошло несколько секунд, превратившихся в минуты, но ничего не происходило. Видимо, на этом жизнь круассана закончилась. Патрису было его жаль, он уже сроднился с мыслью о живом, безмолвном и необычном питомце и с тоской смотрел в воды Сены. Река была безучастна к его потерям. Какой-то парень сочувственно хлопнул его по плечу и сообщил, что точно так же потерял квадрокоптер на прошлой неделе. Опустив плечи и понурив голову, Патрис поплёлся к Эйфелевой башне.
Послышался плеск, а потом крики со стороны набережной. Сперва подумав, что это проплыл по Сене катер, Патрис не обратил внимания, но почувствовав, как под ногами дрогнула земля, он обернулся. Из воды, увеличившись многократно, на свет божий вылез круассан-гигант. Он был по-прежнему молчалив, но теперь воздух гулял между невероятными слоями его теста, и казалось, что он постоянно усердно сопит. Он вскинул голову к небу, заметил башню и, подтянувшись, забросил на набережную свой хвост. Люди кричали, продолжая снимать диковинку на телефоны; Патрис понял, что крики были скорее заинтригованные, чем испуганные. А круассан устремился к башне. При своих габаритах он был исключительно подвижен, в два счёта добрался до одной из ног, обнял её своим грузным круассаньим телом и начал восхождение на башню.
Закрыв, наконец, рот, Патрис бегом отправился к соседней ноге, перелез через заборчик, оберегавший башню от нежелательных посетителей, не откликнулся на зов охраны и сотрудников, оттолкнулся от асфальта и взбежал по ноге башни на несколько метров вверх, после чего ему пришлось схватиться за перекладину. Несмотря на то, что с круассаном было тяжело тягаться, Патриса захватил нешуточный азарт, и каждый рывок вверх давался ему всё легче. А кондитерский шедевр, тем временем, достиг верхушки, обернулся вокруг неё калачиком и помахивал одним из кончиков, словно махал тем, кто остался внизу. Его создатель взбирался короткими перебежками по почти отвесной опоре башни под взглядами изумлённых и восхищённых зрителей, оставшихся внизу. Наверху ветер, необузданный и вольный, беспощадно трепал Патриса, пытаясь сдуть его, худого и тонкого, но сумел лишь отобрать у него шляпу: парижанин попытался поймать её, но вынужден был уступить, чтобы удержаться на башне. Теперь приходилось подниматься, поочерёдно хватаясь за перекладины руками, но процесс был настолько увлекательным, что очень скоро он достиг мягкого круассана и протянул к нему ладонь.
— Не бойся, малыш, это я, — сказал он, гладя тёплую нежную корочку слоёного теста. — Вот мы и забрались на Эйфелеву башню. Не правда ли, шикарный вид? Я давненько здесь не бывал. Ромео говорит, что ты перенял у меня мысли, и поэтому тебе захотелось того же самого. Но вот мы здесь, машем парижанам, да? — Патрис энергично помахал всему городу. — А теперь нам пора спускаться. Поможешь мне с этим?
Круассан засопел и сложился правильным рогаликом, подставляя ему оба своих кончика. Патрис крепко уцепился за них, расставил руки в стороны и, оттолкнувшись от башни, плавно спланировал с неё вниз. Тесто было настолько воздушным, что из него получился отличный парашют. Толпа у башни и зеваки на её смотровых площадках ликовали. А Патрис, почувствовав порыв несносного ветра, направил свой круассановый парашют к одной знакомой крыше, которую сумел разглядеть даже отсюда; он направлялся домой.


Ромео, развалившись на диванчике и отдыхая после тяжёлой дороги на мопеде, смотрел новости и то раздосадовано цыкал, то неверяще усмехался: сюжет назывался «Парашют парижанина застрял на Эйфелевой башне», и в нём показывали, как какой-то блондин сначала скачет по башне, словно заяц, забравшись наверх, машет оттуда, а затем парит на золотисто-коричневом парашюте, по форме и цвету напоминающем круассан. Патрис крутился вокруг дивана, сервируя журнальный столик приборами и посудой на двоих.
— Чёрт возьми, какая авантюра! — сказал Ромео, выключив звук у телевизора. — Я завидую.
— Надо было приезжать, когда я тебя звал, мой дорогой, — назидательно сообщил Патрис, раскладывая ветчину по разрезанным круассанам.
— Но почему ты не сказал про башню? — воскликнул итальянец, вскинув руки. — Это же просто фантастика!
Патрис машинально повторил его интонацию и жест.
— Потому что ты бы обязательно начал вешать мне лапшу на уши про секретность!
— Но ведь мы не зря скрываем от людей, кто мы! — напирал Ромео.
— Но ведь никто даже не подумал, что с круассаном что-то не так! — протестовал Патрис.
— Ты избаловал их странностями!
— На себя посмотри, древний римлянин!
— Я не древний, у меня есть летающий мопед!
— А у меня — парашют-круассан!
Они оба замолкли, переводя дух. Ромео нахмурился, тряхнув кудрями.
— Ты что, не съел его?
— Нет. И не подумаю. Но его собратьев мы всё же прикончим, мой дорогой.
Патрис придвинул столик к дивану, откупорил вино и уже собирался разлить его по бокалам, когда тренькнул телефон. Звонили из Петербурга.
— Пьер? Рад вас слышать! Но чем обязан внезапному звонку?
— Добрый вечер, Патрис! — отвечал собеседник на французском с лёгким русским акцентом. — Мне доставили посылку из Италии, и там какая-то необычная мука. Хотел узнать, не приходилось ли вам из такой печь, а то мои пышки… Патрис? Алло, Патрис?.. Патрис!..