На завтрак — каша, гренки и кофе с молоком. В обед — скромные суп или второе. Зато каждый вечер похож на маленькое торжество: ужин при свечах, дегустация блюда по новому рецепту или затейливая сервировка в остальном простой еды. Но самое главное — спешить вечером некуда, можно наслаждаться и едой, и компанией.
Пётр уже третью неделю жил в Москве. Он уговорил Марью обедать дома, а не в офисе, и ежедневно для неё готовил. Пока она работала, он хозяйничал: помыл окна, надраил старый паркет, рассортировал книги и пластинки, даже сделал маленькую перестановку. В остальное время он читал или рисовал, втайне скучая по роялю в своей петербургской гостиной.
День ото дня он всё сильнее нервничал. Описав в подробностях свои приключения в Венеции и Париже, он не встретил волнения и понимания, которых, пожалуй, ожидал. Марья не считала происходящее катастрофой и оставалась совершенно спокойной. На его вопросы о ключах у неё ответов не было. Более того, она так и не смогла вспомнить про шкатулку, которую оставила у Невского. «Я бежала от пожара, вряд ли я что-то успела бы прихватить с собой», — неизменно отвечала она, пожимая плечами. Затем лукаво добавляла: «А если шкатулка и впрямь моя, что же ты её не вернул?» Невский оставил свои расспросы. Но однажды у них состоялся более откровенный разговор.
Был вечер. За приготовлением ужина Пётр не услышал, как она пришла. Когда Марья появилась в проёме кухни, он подскочил от неожиданности, но она, пребывая в глубокой задумчивости, этого не заметила.
Стянув с шеи тонкий шарф и сняв одно из своих колец, Москва присела за стол, как была, в весеннем пальто и внимательно посмотрела на Петра.
— Нам надо поговорить.
Невский задержал взгляд на её кольце — золотом с чёрным матовым камушком, — кивнул и, выдвинув стул, уселся напротив.
— Ты ведь всё мне рассказал? — спросила она ровным голосом, отчего Пётр почувствовал себя не в своей тарелке.
— Да, — ответил он. Казалось, Марья ожидала какого-то другого ответа. Она долго молча смотрела на свои руки, затем подняла глаза и вздохнула.
— Почему ты тогда не едешь домой?
Несколько мгновений Пётр сидел в ступоре, затем обвёл взглядом кухню и пожал плечами.
— После паранормальных приключений хочется обыденности. Представить, как… — он запнулся и нерешительно продолжил: — Если бы мы жили вместе. Если бы наша жизнь была такой.
Марья улыбнулась кротко, словно бы с сожалением и, протянув к Петру руку, сжала его пальцы в своих. Он отвлёкся на прикосновение — горячее, пульсирующее, требующее внимания; почувствовал такое знакомое ощущение — энергию, вдохновляющую на действие, заразительную бодрость.
— Может, тебе самому поговорить с тем, кто за этим стоит?
Он машинально отпрянул, хотя и не выпустил Марьиной руки.
— С Темсоном? Зачем?
— Если он действительно замешан, то объяснит, что происходит.
— Объяснит?.. — Пётр невольно усмехнулся. — С какой стати ему раскрывать свои секреты? Тем более, мне?
— Темсон — персонаж, мягко говоря, непростой. Дар телепатии ставит окружающих его людей в крайне уязвимое положение. И я ни в коем случае не защищаю его… Однако он не из тех, кто сознательно подвергнет опасности целые города с их жителями. Он замкнут, строг, но не бесчеловечен. Если ключи действительно ищет он, у него должна быть на то веская причина.
— А ты?
— Я?
— Поможешь мне?
Её ясный взгляд неторопливо скользил по его лицу, словно она выбирала, ответить ли ей звуком, словом или движением. Но она заговорила совсем о другом.
— Так долго находиться вдали от своего города опасно, Петя. Отправляйся домой.
— Всего месяц. С небольшим. А когда я путешествовал с отцом, меня не было дома почти целый год, и ничего не случилось…
Марья мягко перебила:
— Тогда и Петербург был маленьким.
— Почему вдруг опасно?
Вздохнув, она осторожно высвободила руку.
— Потому что, пытаясь жить как обычный человек, ты отвыкаешь быть городским хранителем.
Пётр почувствовал, как у него необъяснимо горит лицо.
— На мне свет клином не сошёлся. В крайнем случае найдётся кто-то даже получше меня.
Она покачала в ответ головой.
— Увы. Никто не сможет быть тобой. А город без своего хранителя — печальное зрелище.
Он сидел с минуту не шелохнувшись, потом угловато сдвинулся на стуле, встал и снял фартук. Затем ушёл в спальню собирать нехитрые вещи, а когда вернулся, Марья по-прежнему сидела в пальто, вполоборота к двери. Как и прежде, она была спокойна; чёрный камушек снова притаился на одном из её длинных пальцев.
— Я лучше пойду сейчас. Чтоб на ночной успеть.
Видимо, то, как он торопился уйти, всё же бросилось Марье в глаза. Она поднялась и приблизилась, и он поборол инстинктивное желание отшатнуться. Он очутился в тёплом кольце её рук, мягкое, струящееся золото волос коснулось его щеки. Она прошептала ему что-то, и он, медленно отстранившись и переведя на неё остекленевший взгляд, сморгнул стоявшие в глазах слёзы.
— Там всё… горячее, — еле слышно проговорил он, теряя слова. — Поешь… ладно?
Она быстро кивнула, разомкнув, наконец, объятие. Невский забрал старомодный чемодан и ушёл, бесшумно прикрыв за собой дверь.

Пётр втиснулся на нижнюю боковую полку, разместив под ней чемодан. Он толком не обратил внимание на соседа, который сперва сидел уткнувшись в телефон, а как только связь пропала, залез наверх. В половине двенадцатого вагон дружно зашуршал пакетами, в которых лежали постельные принадлежности. Решив, что в более поздний час наделает слишком много шума, Пётр расстелил и свои. Но на заправленной дорожной постели сидеть было совсем не так удобно, как за столиком, и он неуклюже развернулся боком к окну, спустив ноги в проход. Затем он попросил у проводницы чаю, но не знал, куда примостить стакан в подстаканнике, и держал его на весу. Соседи по плацкарту предложили поставить стакан на их столик, но в остальном не интересовались Невским. А он не пытался присоединиться к их беседе, хотя они обсуждали Петербург: двое ехали туда в отпуск, один возвращался домой, другой ехал по работе. В соседних пассажирских отделениях текли разговоры схожего толка. Пётр смотрел из окна на то, как мелькают и гаснут в темноте огни Подмосковья, и представлял, что это свет, излучаемый самой Марьей, сквозь километры достигая его, трогает его лоб ласковой тёплой ладонью и отпускает в холодную, клубящуюся пучину ночи.
Лампы в вагоне погасли. Тихие разговоры и смешки пассажиров сменились шумным дыханием и храпом. В пустом стакане Петра, словно муха, попавшая в плен меж двух стёкол, позвякивала ложка. Он попытался угомонить ложку, но в итоге просто отнёс стакан к сонному титану, у которого закрыл подкапывающий кран.
Небо прояснилось; над лесом, нёсшимся вдоль окон поезда, стали видны звёзды. Поначалу Невский вглядывался в лес, но затем ему померещилось движение в глухом жутком мраке. Едва он попытался понять, что именно увидел, лес кончился — начались поля. Тогда он уставился на звёзды, и они, в отличие от леса, никуда не неслись, а недвижимо смотрели на него в ответ. Он устроился на полке, и глаза, постепенно привыкнув к этой новой темноте, смогли различать всё больше и больше звёзд. И вот ему уже казалось, что поезд нёс его сквозь пыль космоса; и то был не стук колёс, а шёпот механического сердца, и каждая светящаяся точка отзывалась нотой, стоило только на неё взглянуть; где-то позвякивали тонкие струны чайных ложек о грани стаканов. В ушах шумел то ли ветер, то ли прибой, а после превратился в шёпот Марьи. Сквозь сотни километров пространства, на границе реальности он вновь услышал заветные слова, убаюкавшие его, окунувшие в более глубокий сон, которого он не понимал и не запомнил. Тьма обволокла его и не отпускала до самого рассвета.
Он почувствовал, как падает, и рывком проснулся. Состав резко ускорился и внезапно затормозил на знакомом вокзале. Он одновременно был в вагоне и сошёл с поезда… Нет-нет, он ещё не приехал и по-прежнему лежал на своей полке словно каменное изваяние, не сдвинувшись ни на сантиметр, согнув непомещавшиеся ноги. Тело затекло, но он пока не мог пошевелиться. Лучи восходящего солнца прорезáли пространство, играя пылинками, преломляясь в стаканах и стёклах, растекаясь по плоскостям и материям.
Невский опустил ноги на пол, нашёл ступнями холодные, неуютные ботинки. Болела шея, голова была тяжёлой, а внутри ощущались усталость и какая-то тупая пустота. Кажется, он заболевал, и немудрено — уснул, не накрывшись одеялом. Солнце, взойдя, утонуло в густых облаках, и утро стало пасмурным, тревожным. Пассажиры проснулись невыспавшимися, помятыми, такими же уставшими, как Пётр, которого, впрочем, оставило сочувствие — он неотрывно смотрел в окно ещё целый час до прибытия и первым покинул вагон.
Редкие машины и утренняя тишина преобразили прямую стрелу Невского проспекта, так что до дома Пётр решил дойти пешком. Он вдруг понял, как редко теперь выходил на прогулку. Раньше он частенько встречал случайных людей, с которыми завязывалась беседа, которые нуждались в совете или его помощи. Сейчас он был поглощён делами другого толка и как будто совсем забыл, чем занимался и каким был раньше.
За время, проведённое у Марьи, он выбросил из головы ключи, но она, напомнив в последний момент о Темсоне, неминуемо вернула его к этой теме. Он представил, как звонит англичанину, или лучше — пишет ему длинное письмо. А в конце приписывает: «Пожалуйста, хватит меня втягивать в чужие дела, я хочу спокойно себе жить обычной жизнью», и чуть ниже: «Благодарю. Искренне ваш, П. П. Невский». Глупо, даже как-то по-детски, но честно.
Очень много лет назад Марья оставила у Петра свою шкатулку. Он думал, на память, в благодарность за его заботу о ней, как знак её особой привязанности к нему. В шкатулке среди ностальгических мелочей хранились и старинные ключи. Это могли быть ключи от Москвы, за которыми вот уже не один год почему-то охотился Лондон. Так, во всяком случае, считал Париж.
Несмотря на то что апрель уже перевалил за середину, дул неуютный, пробирающий до костей ветер, на тротуаре тут и там блестели островки льда. Втянув голову в плечи, Пётр шёл мимо закрытых кафе, а они провожали его своими тёмными окнами. Он думал, что свежий воздух пойдёт ему на пользу, но на холоде только сильнее разболелась непокрытая голова. Тем не менее он не ускорил шага и не стал сокращать дорогу через арки и дворы.
Ключи от города, обязательно взятые силой, давали обладателю контроль над городским воплощением. А ключи, отданные добровольно, теряли волшебные свойства. С ключами в шкатулке, скорее всего, случилось второе; Пётр помнил, что их два, оба почерневшие и местами ржавые, изувеченные временем. Конечно, если всё это было правдой…
Интересно, а как выглядел его ключ? Существовал ли он вообще? И где он теперь находился? «Ключ не по форме, но по своей сути. Как и вы: город, замаскированный под человека», — вспомнил он слова Наполеона-призрака. А знал ли о ключах отец, Пётр Алексеевич?..
Он свернул на Фонтанку, где низкое небо отражалось в реке, давя снизу, удваивая серость. Кони на Аничковом мосту в утреннем сумраке выглядели более грозными и могучими — живыми; укротители едва сдерживали их. Пётр перевёл взгляд на набережную, лишив скульптуры силы своего воображения.
Кому вообще могло прийти в голову использовать ключ, чтобы подчинить себе город? Кто сделал такое открытие? Каково было ему жить, поработив разумное существо? Невский вдруг подумал, что подобное стало бы возможным только при вмешательстве кого-то, кто знал все слабые места городских воплощений, — кого-то, кто сам был одним из них. Может быть, он сделал это, чтобы решить политический конфликт, или свести личные счёты. Как мелочно, как опрометчиво…
Хотелось всё же надеяться, что ключи давно превратились в пережиток прошлого и перестали представлять какую-либо опасность. Очередной средневековый реликт, отшумевший задолго до появления Петербурга; городская легенда, слишком привлекательная, чтобы умы, алчные до власти над всем и вся, могли её отпустить.
Пётр значительно замедлил шаг у своего дома, оценивающе оглядел фасад — когда установится тёплая погода, нужно будет позвать реставраторов, — и нырнул в парадную. Почтовый ящик с трудом удерживал в себе пухлую пачку разномастных конвертов, почтовых карточек и извещений, и едва был открыт, с облегчением выплюнул их на пол и в подставленные руки. Невскому приходило много корреспонденции, но обычно он проверял ящик не реже трёх раз в неделю. Совесть кольнула его за длительное отсутствие; стоило извиниться перед участковым почтальоном.
Поднимаясь по лестнице, он мельком просмотрел имена отправителей и даты на штемпелях, пытаясь сложить конверты сообразно приоритету чтения, но, с трудом удерживая их, решил этим заняться в кабинете. Сначала поставит чайник и переоденется в домашнее, а потом сядет и спокойно всё рассортирует. Стоило, пожалуй, купить к завтраку хлеб и булочки…
В прихожей Пётр повесил на крючок пальто и оставил у полки с обувью чемодан. Обернулся к большому зеркалу, ожидая встретить Неву, но отражался в нём он один — уставший, бледный, с залёгшими под глазами тенями. Он подошёл вплотную и дважды легонько ударил пальцами по холодной поверхности. Ничего не произошло, не раздалось ни звука. Пётр даже попытался заглянуть в повторявшее его квартиру зазеркальное жилище Невы, но стекло оставалось непроницаемым. Он вспомнил слова Венеры, нынче походившие на зловещее пророчество: «Однажды вы увидите в зеркале только себя».
Краем глаза он уловил движение: в конце длинного коридора мелькнула тень. Тогда он прижал ладонь к стене, ожидая, что станет светло, но лампы разгорались ужасно медленно и напоминали в полумраке тлеющие угли. Непривычное, неприятное одиночество проникло в душу и сильнее раздвинуло зиявшую там пустоту… С Невой всё в порядке, в холодные месяцы она всегда откликалась с опозданием, успокаивал он себя. А Венера была, по всей видимости, склонна к драматичности, к тому же почти всё, случившееся в Венеции, ему приснилось. Он закрыл глаза, досчитал до десяти, затем почувствовал дуновение ветерка и сквозь веки увидел, как разгорается свет. «Вот так. Нечего себя накручивать», — подумал он.
Пётр прошёл по коридору до конца, открыл дверь кабинета, вошёл и замер на пороге. За столом сидел его тёмный двойник.

С минуту он стоял в дверях не двигаясь; столь же недвижим был и двойник. Невский решил было, что беспокойная ночь в поезде вкупе с прочими событиями окончательно расстроили его воображение, но тот, другой, ему не мерещился.
У двойника были совершенно те же жилистая комплекция и бледное лицо, что у Невского, но в остальном, по мнению последнего, они совсем друг на друга не походили: скулы, излом бровей и линия челюсти у двойника были чересчур резкими, и даже кончик носа — излишне острым. Он был одет во всё чёрное, и его силуэт, поглощая свет, казался дырой в пространстве кабинета. Вокруг него, словно живая, клубилась чёрная же дымка. Единственный цвет в этом существе принадлежал глазам, в которых переливалось плавленое золото.
Двойник посещал Невского — точнее, отделялся от него — редко, появление его обыкновенно сопровождали тяжёлые испытания и время перемен. Последний раз они виделись на излёте страны Советов, а во время блокады плечом к плечу сражались с фашистами, и именно тогда Пётр дал ему имя — Тень.
Пётр опустился в гостевое кресло перед столом и сложил корреспонденцию в лоток, примостившийся с краю. Тень выжидательно следил за ним, сцепив руки в замок.
— Зачем явился? — наконец спросил Невский.
— Я не явился, я всегда был.
Он никогда не трудился объясниться, из раза в раз давая один и тот же ответ, так что Петру приходилось задавать вопросы, рассуждать и угадывать. Единственное, что было известно ему наверняка: Нева двойника почему-то очень не любила и готова была прибить на месте, словно таракана.
— Где Нева?
Тень изобразил на лице удивление.
— Должна быть у себя. Я её не видел.
— Что тебе нужно?
— Неверный вопрос задаёшь, ваш-сиятельство.
— А какой тебе надо задать?
— Нет, это тебе надо.
Невский вспомнил кое-что из последней их встречи; меньше всего ему хотелось сейчас играть в шарады.
— Ты — это тоже я. Значит, и тебе — надо.
— Туше! — хмыкнул двойник и, встав, навис над столом. — Тогда начнём с главного. Шкатулка.
Пётр дёрнулся было, чтобы броситься к тайнику в стене за одним из портретов, но Тень покачал головой.
— Не спеши… Шкатулка многие десятилетия лежит на своём месте, и вдруг к ней начинают активно проявлять интерес. О чём это говорит?
— Кто-то о ней узнал.
— Но как?
Шкатулку Невский обнаружил, только когда Марья, набравшись сил и выздоровев после пожара, уехала в Москву. Он тут же её надёжно спрятал и был уверен, что ни одна живая душа её больше никогда не видела — ни братья, ни сестра, ни даже Нева. Он доставал шкатулку, убедившись, что был совершенно один. Узнать о ней можно было, лишь заглянув в этот момент в окно кабинета… Безумная догадка посетила его; он посмотрел в жёлтые глаза Тени, словно ища в нём поддержки, метнулся взглядом по стенам комнаты. И тут он заметил, как всего на долю секунды вспыхнул и погас крохотный красный огонёк в углу. Пётр не шевелился и не осмеливался дышать, пока диод не мигнул снова.
Не сговариваясь, словно единый организм, они с Тенью пришли в движение. В углу, выше их голов, удобно запряталась под узор и рельеф обоев камера. Тень протянул к ней руку, осмотрел, а потом резким движением вырвал, оставив торчать из стены два тонких проводка. Камера безжизненно лежала на его ладони, уставив слепой глазок объектива в потолок.
Невский, хмурясь, осматривал остальные углы на предмет камер, но ничего больше не заметил. Помолчав, он заговорил:
— Весьма загадочно. Ко мне в гости кто попало не ходит, а тут вон какая работа проделана… И при этом она дешёвая и совсем простая… — он взял камеру двумя пальцами, повертел, осмотрел со всех сторон. — Ну да, звук не записывает, качество картинки, похоже, так себе. Да ещё вот диодом мигает — как будто специально, чтобы заметили…
— Когда у тебя последний раз были посторонние? — задумчиво спросил Тень.
— Не помню. Коллеги из музея иногда заглядывают. И соседи — но это совсем редко, — Пётр вернул камеру двойнику, а сам направился к стене с картинами. С нарисованных портретов и фотографий на него смотрели самые разные петербуржцы и петербурженки — деятели политики, искусств и науки, а также братья, сестра, кузены и кузины. В центре стены висел акварельный портрет Марьи. Несмотря на воздушность краски, она выглядела царственно, богато и великолепно благодаря скрупулёзно прорисованным украшениям, волосам и одежде; мудрые глаза и лёгкая, чуть лукавая улыбка не давали отвести от неё взгляд.
Пётр ощупал тонкую раму, чем-то щёлкнул, и картина повернулась на петлях как дверца. За ней прятался старомодный диск сейфа. Загородив его собой от Тени, он набрал комбинацию, а затем достал шкатулку резного дерева. Перебрав содержимое пальцами, Пётр вернул её в сейф, который тут же закрыл.
— Как-то раз во всём доме света не было. Оказалось, что выбило пробки. Электрики ходили по квартирам. Проверяли розетки, проводку… Наверное, это был кто-то из них. Но им и время нужно было подгадать, и место… Какое-то прямо-таки невероятное совпадение…
Тень скептически усмехнулся.
— Если только кто-то всё это не подстроил — и электриков, и аварию. Вопрос — кто?
Невский, вздрогнув, медленно перевёл на него взгляд.
— Ты?
Улыбка слезла с лица двойника.
— И за каким чёртом, по-твоему, ваша блистательность, мне такие сложности?
— Меня шантажировать, чтоб самому стать городским хранителем.
— Я знаю все твои секреты и тебя самого. Если б захотел, давно бы с тобою разобрался. — Тень сощурился. — Но спасибо за идею, я подумаю…
У Невского имелось только два кандидата — Лондон и Вашингтон. Он потерянно оглядел кабинет. То, что за ним кто-то наблюдал несколько месяцев, а может быть и лет, совершенно выбило его из колеи, и он вынужден был признать, что следить подобным образом было бы слишком даже для бывшего шпиона Темсона. «Я что-то упускаю», — подумал Пётр, но оставил эту мысль при себе. Не успел он задаться вопросом, что ему теперь делать, как голос снова подал двойник.
— Со шкатулкой разобрались. А что с ключами, уважаемый апостол?
— Они в шкатулке.
— Угу. И врата рая отворяют. Я про твой ключ.
Пётр пожал плечами.
— Понятия не имею. До недавнего времени я вообще ничего про это не слышал.
— Отец наверняка знал. И Париж… и твой этот «крёстный» — Амстердам.
Это замечание Невского задело.
— Папа от меня никогда ничего не утаивал, — ответил он. — Адам тоже человек честный, он и сам мог не знать. Ну а Патрис…
— …в сговоре с Темсоном.
Пётр пристально поглядел на Тень.
— …Патрис, наверное, рассудил, что обременять совсем юный город такими секретами не стоит. И я вовсе не считаю, что он с кем-то в сговоре.
— Ну-ну. И в прошлые разы не он, желая помочь Темсону, обрабатывал для этого Марью и слишком далеко зашёл…
— В этот раз он выбрал помочь мне.
— Видимо, ему это выгодно — втереться к тебе в доверие. А ты и рад: как же, крутая европейская столица снизошла до тебя. Чувствуешь себя избранным, отмеченным.
Невскому нечего было ответить — он и впрямь слишком легко повёлся на добродушие де Лясена и, пожалуй, поторопился с выводами на его счёт. Но и тон Тени ему не нравился.
— Мне всё равно, — бросил Пётр, надеясь закрыть тему.
— Но, может, твой ключ…
— Я знаю только один, и он лежит в музее.
— Но что, если тобой всё это время кто-то управлял с помощью ключа. Отец, например?
Сжав челюсти, Невский отрезал:
— Может, так и было. Но отца уже давно нет в живых. Если честно, в ключи мне что-то совсем не верится. И что ты вообще про них заладил?
Тень фыркнул.
— Я лишь озвучил вопросы, которыми задаёшься ты. Нет смысла обижаться на самого себя.
Но тему ключей он всё же оставил в покое.

Пётр переоделся и выпил крепкий кофе. Он обошёл всю квартиру, заглянул в каждое зеркало, так и не дозвавшись Невы, и столкнулся с ещё одной проблемой, о которой до поры не подозревал. Его слабость и болезненное состояние никуда не делись, и он теперь понимал, что был обязан ими двойнику. Однако ко всему прочему он был практически лишён своей городской магии; видимо, она досталась Тени, как всегда случалось раньше при его появлении. Как бы её вернуть…
В кабинете он застал двойника за просмотром писем.
— Сколько же дел накопилось, — тут же прокомментировал Тень. — Но как удобно, когда есть кому позаботиться о рутинном…
Невский забрал у него письма и сложил обратно в лоток.
— Что за ребячество? Я честно стараюсь помочь.
— И давно ты тут помогаешь?
Усмехнувшись, Тень покачал головой.
— Около месяца. — Пётр посмотрел на него с недоверием, и он пояснил: — И неплохо справляюсь вообще-то. Общаюсь тут с градостроителями и депутатами. Хожу в музей, экскурсии вожу на трёх языках, занимаюсь выставкой. В общем, выполняю твои обязанности.
Пётр сощурился.
— И за месяц ни разу не заглянул в почтовый ящик?.. А что за выставка?
— Ну… Про японские гравюры.
— Про гравюры? Про гравюры будет в Пушкинском музее.
— Ну да, будет!
— В Москве. В следующем году.
Не моргнув, Тень тут же нашёлся:
— А я и не сказал, что занимаюсь выставкой в Петербурге.
— Ты зачем врёшь? — устало вздохнул Невский. Двойник, помолчав, хулиганско осклабился.
— Чтоб тебе было нескучно.
— Угу, мне очень весело. Так где Нева?
— Я уже сказал, что не видел её.
— А вдруг ты опять врёшь?
— А вдруг нет? — Помолчав, Тень вернулся к другой теме. — Я уже однажды заменял тебя, и мне не понравилось. И знаешь почему? Потому что я всё делал один и положиться было не на кого. И именно поэтому сейчас я вполне серьёзно и честно предлагаю свою помощь. Я буду заниматься всякими делами, а ты сможешь разобраться с Темсоном и прочими. Сможешь устроить себе обычную жизнь, о которой так мечтаешь. Уехать в Москву, жить с Марьей — по-настоящему, а не урывками на выходных…
Невский не ответил; молча обогнув стол, потеснил двойника и, проигнорировав его возмущение, взялся за корреспонденцию. В памяти всплыл вчерашний вечер, показавшийся теперь невыносимо далёким; последние слова Марьи, от которых было и больно, и щемяще-нежно на душе; вся эта дурацкая ситуация и его нелепое путешествие в Венецию и Париж…
Поток его мыслей остановился, едва на глаза попался бледно-голубой плотный и увесистый конверт, на котором ничего не было указано, кроме его имени, написанного по-английски: Saint-Petersburg. Он ощупал его, пытаясь предположить, что внутри или кто бы мог его послать. Но как только он перевернул письмо и нечаянно провёл пальцем по запечатанному уголку, конверт раскрылся сам.
На ладонь скользнули карточка, напоминавшая открытку, тонкая каменная табличка, очень холодная на ощупь, и какая-то инструкция. Первым делом Пётр взялся за карточку.

«Глубоко сожалею, что ситуация вышла из-под контроля. Предлагаю всё обсудить лично — и как можно скорее. Встреча состоится в Лиге столиц, как только вы там окажетесь. Приглашение-портключ вложено в конверт. Пожалуйста, прочитайте инструкцию.
С уважением,
Уолтер Ди Си Дж.»

Невский моментально связал это письмо с ключами, однако ему понадобилось время, чтобы осознать: Вашингтон написал ему сам. И как долго это письмо лежало в ящике? Никаких штемпелей на конверте не было.
Тень заглянул через плечо.
— Он сожалеет, просто поразительно. Ситуация вышла из-под контроля — может, в таком случае хватит всюду тянуть свои руки?.. Обсудить лично! Сколько чести, м?.. А что такое Лига столиц?
Но Пётр не знал. Отложив карточку, он прочитал инструкцию.

«Правила пользования одноразовым приглашением в пространство Лиги столиц.
Данное приглашение рассчитано на одно лицо. Если у вас имеются субличности, выберите участника переговоров заранее. В целях безопасности проход рек невозможен.
Все посетители будут временно лишены городской магии.
Пользование мобильной связью и интернетом ограничено».

Дальше прилагался список действий с каменной табличкой.
У Невского имелась масса вопросов к этой инструкции. Какое такое пространство Лиги? Что ещё за субличности? Каким образом посетителей лишают магии?
Он взвесил табличку на ладони, повертел так и сяк, не сумев опознать камень, из которого она была изготовлена. Снова посмотрел в письмо. Нужно было решаться. Но прежде хотелось побольше узнать про Лигу столиц, убедиться, что это безопасно. Правда, для этого пришлось бы звонить Марье, насчёт чего у него были большие сомнения. Разве не дала она понять, что не может ему помочь и не хочет вмешиваться?
Но кого ещё спросить? Он подумал о Неве. Пусть они не всегда ладили, ей он доверял как никому другому, ведь она никогда не желала ему зла. Пётр в который раз сходил к зеркалу, без особой надежды снова позвал Неву — ничего не произошло. Вернувшись в кабинет, он невольно бросил взгляд на стену с портретами. Ему остро не хватало друга, который мог бы дать совет, подсказать и направить. Среди знакомых почти не было подобных ему — людей, воплощающих города. А сёстры и братья, родные и двоюродные — все были младше него и, следовательно, знали ещё меньше.
— Позволь заметить очевидное: всё это крайне подозрительно, — сказал Тень. Он стоял у стола, перечитывая послание Вашингтона. — Письмо — невнятное, правила эти — так себе, да и ты не столица. Кто ещё там будет? Почему бы не прописать план обсуждения? И почему это на твои вопросы не отвечает даже Марья, а ты вдруг должен чёрт знает куда отправиться? Можно, конечно, отправить туда меня, но ты ведь так не сделаешь… — Он взял в руки табличку, проделал с ней какие-то манипуляции, но ничего не произошло. — Пф, оно ещё и не работает…
— Я не люблю Джорджмена, но мне его письмо не кажется таким уж подозрительным. Думаю, у него нашлись бы дела поважнее, чем я.
— Что же ты тогда ищешь, у кого бы спросить совета? Вот тебе мой: не трать время, а лучше свяжись с ним на своих условиях, — махнул рукой Тень, бросив письмо с табличкой на стол.
Петербург про себя сильно удивился перемене: раньше Тень не упускал случая упрекнуть его в малодушии, в недостатке решительности… С чего вдруг подобная снисходительность? Или даже осторожность? Сначала Пётр Петрович вполне серьёзно подумал о том, чтобы отправить в Лигу столиц двойника, но потом вспомнил, как в прошлом Тень проявлял к городской магии нездоровый интерес; кажется, даже скормил КГБ рапорт на соответствующую тему. Двойник позже уверял, что таким странным образом отвлекал от Невского внимание, но…
Пётр подобрал табличку, прочитал инструкцию и выполнил все пункты — сложную схему последовательных нажатий. Когда он занёс палец над серединой таблички, собираясь с духом, чтобы сделать последний шаг и переместиться в Лигу, зазвонил мобильный.
На экране был незнакомый зарубежный номер. Вспомнив, что в Лиге телефон работать не будет, Пётр решил ответить сразу.
— Алло… Алло?.. Кто это?
Связь была на редкость отвратительной — далёкий голос еле пробивался сквозь шум и помехи. Тень внезапно оказался рядом и схватил Невского за руку, но тот лишь сильнее стиснул табличку.
— Эй, ты в своём уме? — прошипел двойник, сверкая янтарными глазами. — Куда собрался?
— Алло? — пытаясь вывернуться из его хватки, отчаянно позвал Пётр. Тень вцепился в другую руку, между ними завязалось слабое подобие борьбы, но Невский оказался сильнее. Помехи в трубке прервались на короткий миг, и он услышал сказанные скороговоркой слова:
— …ер? Пьер?.. Вы получили письмо от Уолтера?
Он настолько не ожидал услышать голос Парижа, что прижал большой палец к табличке. Пространство вокруг хрустнуло и смялось, как бумага, его резко, болезненно подбросило в воздух, а перед глазами мелькнула вспышка бледного света. В груди разлилось тепло, — он даже подумал, что ранен. Затем почувствовал ногами пол и начал терять равновесие, но устоял. Он быстро огляделся и, не узнав места, понял, что попал в Лигу столиц.

Он оказался в тускло освещённом коридоре, куда выходило несколько дверей. Вдоль стен стояли вельветовые банкетки, а над ними висели картины с видами мировых столиц.
В его руках больше не было каменной таблички, зато на карточке-приглашении, которое он бездумно захватил с собой со стола, появилась новая надпись: «Ожидайте очереди». Пётр посмотрел в оба конца коридора и подивился сообщению: вокруг не было ни души. Он хотел было постучать, увидеть, что происходит за дверьми, но решил ждать, раз уж так написано в его приглашении.
Покрутившись на месте, он уселся на банкетку. На противоположной стене висел городской пейзаж Амстердама, больше похожий на кадр из фильма: небо было затянуто драматическими серыми тучами, вода выплёскивалась из канала, мостовые блестели от дождя. От картины веяло влажной прохладой и, вопреки изображённой погоде, умиротворением. В детстве Адам был маленькому Петру кем-то вроде наставника. «Вот у кого стоило спросить совета», — запоздало подумалось Невскому.
Насыщенное событиями утро пронеслось в памяти. Тень, это приглашение, звонок Патриса де Лясена, снова Тень. Пётр не знал, чему удивлялся сильнее; к тому же удивляться он как будто бы даже устал.
Допустим, появление Тени не было таким уж неожиданным. Марья оказалась права: Невский всё-таки провёл слишком много времени вдали от Петербурга. А подозрительное поведение двойника наверняка объяснялось нарциссическим хулиганистым нравом и склонностью к мелким пакостям. Да и на фоне таинственной истории с ключами приглашение от Уолтера Джорджмена тоже выглядело логичным: в конце концов, именно его, а не Темсона, Пётр видел в Венеции, а если точнее, в венецианском сне. И только звонок де Лясена не имел внятного объяснения.
Заметив в стороне движение, он уставился туда: слева тихо открылась дверь. В коридоре появился Вашингтон. Он молча посмотрел на Петра и, оставив дверь открытой, вернулся в комнату. Невский, вскочив на ноги, поспешил за ним.
Стены зала терялись в глубокой темноте. В островке света ждал круглый стол с пятью креслами. Джорджмен уже занял одно из них. Они молча смотрели друг на друга с минуту, затем заговорили одновременно, однако Невский не счёл нужным позволить оппоненту высказаться, и Вашингтон тут же умолк.
— Я знаю, что за всей этой историей с ключами стоите вы. Подослали ко мне Темсона с де Лясеном? У меня иммунитет к ним и их выходкам. Решили следить за мной? Надеюсь, вам было не слишком скучно смотреть на мой кабинет. Разочаровались в союзниках? Можете не отпираться, я видел вас в Венеции. Но запугать её у вас не вышло: она открыла мне глаза на некоторые вещи.
Лицо Джорджмена оставалось бесстрастным и нечитаемым. Петру стало немного обидно, что американец не вскинул надменно брови, не дёрнулся и даже ни разу не моргнул.
— Мне требовалось встретиться с Римом. Он не отвечал на звонки, и не застав его дома, я отправился к Венеции, — ровным, невыразительным голосом объяснил Вашингтон. — Я за вами не следил и прибыл туда, не зная, что вы окажетесь там же. Она погрузила меня в сон, и, увидев в том сне вас, я понял, что вы в чём-то замешаны. Мне также удалось узнать, что вы направляетесь в Рим, и я решил ехать следом: встречи с вами он бы вряд ли избежал, ну а я смог бы задать вам обоим пару вопросов… Но вы улетели в Париж. Тогда я решил всё-таки встретиться со всеми здесь. — После небольшой паузы он добавил: — Мы ждём ещё нескольких участников, выслушаем все стороны и всё обсудим. Вы пока что можете присесть.
Прилив решительности у Петра Петровича иссяк. Он даже устыдился своей вспышки, но тут же одёрнул себя: перед Джорджменом не было нужды раскланиваться. Он сел напротив.
Не зная, чем себя занять, Невский пытался разглядеть обстановку и стены, но всё, что в комнате было различимо, находилось в центральном островке света: кресла, стол, оппонент. Последний изучал глазами листок бумаги, а затем словно бы сверялся со старинной, пожелтевшей тетрадью. Только сейчас Пётр заметил, что он носил белые перчатки, как какой-нибудь рафинированный антиквар.
Если бы не свет, причудливо падавший на его скульптурное лицо, оно бы полностью лишилось черт: высокий лоб незаметно переходил в белые волосы, брови совершенно терялись на фоне бледной кожи, а на ресницы словно щедро налип иней. Почувствовав, что на него смотрят, он поднял голову; Пётр невольно дёрнулся: карие глаза Вашингтона блеснули тёмно-алым. Неловкая пауза было затянулась, но американец её прервал.
— Вы упомянули слежку и кабинет. Вы полагаете, за вами следят?
Вопрос и особенно тон, с которым его задали, застал врасплох; Невский помедлил с ответом.
— Не знаю. Я нашёл скрытую камеру. Я думал, это вы, — признался он.
— Не я. — Джорджмен размышлял несколько секунд, затем незаметным движением поправил на носу большие очки в тонкой оправе. Он отложил листок и снял перчатки. — Вам вряд ли требуется мой совет, однако будьте осторожны. Проникнуть в наши дома без приглашения нельзя.
— Что вы имеете в виду?
— Жилище любого городского хранителя защищено особыми чарами. Тот, кто установил камеру, уже бывал у вас дома. Скорее всего, вы сами впустили этого человека.
Вашингтон не сообщил ничего нового, и всё равно Петру Петровичу стало неуютно. Мысль о том, что кто-то знакомый, тем более близкий, был способен на подобное, вызывала панику и категорическое отторжение. Может, по здравом размышлении нашлось бы логичное объяснение произошедшему, но думать об этом прямо сейчас совсем не хотелось. Поёрзав на стуле, Невский решил сменить тему.
— Кого именно мы ждём?
— Тех, кого вы уже упоминали: Лондон, Париж, Венецию.
— А если они не придут? У меня и дела есть, я не могу тут торчать весь день.
Бледное лицо Джорджмена отреагировало на это совершенным спокойствием.
— Лига столиц — место вне времени и пространства. Дискуссии здесь могут идти от пары часов до нескольких дней. Вы вернётесь туда же, откуда отправились сюда, только двумя минутами позже.
— Почему именно через две минуты?
— Чтобы не перепутать причину со следствием и не навредить телепортируемому. Телепортация — довольно сложная материя, в которой переплетены магия и наука. Но об этом гораздо лучше меня расскажет Нью-Йорк.
— А о чём вы можете рассказать?
— Зависит от того, о чём вы бы хотели узнать.
— О Лиге столиц.
Вашингтон снова тронул кончиками пальцев очки. Невский заметил, что тот словно экономил движения и звуки: почти не двигался, говорил негромко, мало артикулировал и как будто не дышал. Из-за внешней холодной отстранённости, которая контрастировала с дружелюбностью беседы, Петру Петровичу никак не удавалось понять, что перед ним за человек, но он напрасно ожидал подвоха.
— После Первой мировой войны, наравне с Лигой Наций, которую организовали люди, мы решили создать свою Лигу столиц. Впрочем, идея появилась чуть раньше, когда в России случилась революция, а ваш столичный статус был странным образом передан Москве. Человеческие войны и конфликты навязывали нам, городам, ненависть друг к другу и мешали вести диалог. Но мы не можем вмешиваться в их дела, у нас своя миссия. Столицы должны сотрудничать.
Очень долго мы не знали, чей город выбрать для собраний, после чего Рим предложил создать нейтральную зону в том, что сейчас принято называть карманной вселенной. Лондон составил правила для этой зоны, ну а я воплотил их в жизнь — сам и с чужой помощью. Предвосхищая вполне естественный вопрос, скажу сразу: мы только создали и организовали пространство Лиги. У неё нет лидера, и каждый участник может созвать встречу и подготовить обсуждение.
Когда Уолтер упомянул Невского, последний немало напрягся, но ничего не сказал: история была запутанной, да и вспоминать её он не любил. Кроме того, он был положительно впечатлён обстоятельной манерой Вашингтона объяснять и, воспользовавшись моментом, решил расспросить ещё о Лиге.
— И для чего столицы обычно собираются?
— Как я уже говорил, во время конфликтов и войн нам важно сохранять свои связи. Мы также обсуждаем правила использования магии и судим нарушителей Кодекса.
— Кодекса?
Джорджмен ответил после секундной паузы:
— Кодекса о секретности, конечно.
Пётр Петрович не знал ни о каком кодексе, но решил на всякий случай этого не упоминать.
— Вы сказали, что у нас своя миссия. Что она из себя представляет?
Вашингтон посмотрел на тетрадь, раскрытую перед ним, обвёл взглядом стол и пустые кресла. Он раздумывал над ответом, как будто прислушиваясь к тихой, постоянно пропадающей радиопередаче. Наконец он сказал:
— На эту тему ведутся обширные дебаты. Есть несколько точек зрения…
— И какой придерживаетесь вы?
— Разве это важно?
— Ну, меня интересует ваше мнение.
Показалось, что собеседник при этих словах вздрогнул.
— Служить тем, кто нас создал, — отозвался он после секундной паузы. — Людям.
— Это мне кажется вполне логичным, — хмурясь, ответил Пётр Петрович. — Какие тут могут быть дебаты? — Он осёкся, заметив, как пристально смотрит на него Вашингтон. — Я… что-то не то сказал?
— Одних и тех же целей можно достичь очень разными способами, — изрёк тот странным тоном. — И лучше об этих способах договариваться заранее. Потому существует Лига столиц.
Что ж, видимо, тема закрыта, подумал Невский. Но в тишине сидеть ему отчаянно не хотелось, и он спешно искал новый предмет разговора.
— Что это вы читаете? — непринуждённо спросил он, указав на пожелтевшую тетрадь.
Вашингтон снова надел белые перчатки, аккуратно взял тетрадь и продемонстрировал её Петру. Обложка была старомодной, бордовой, без надписей. Невский озадаченно посмотрел на Джорджмена.
— Вы не узнаёте. Странно.
— А должен?
— Это дневник мужчины, который жил в вашей квартире вместе с тремя другими смертными. Вы помогали им бежать в Москву. На перроне он воспользовался неназванным оружием и, по его словам, — американец раскрыл тетрадь на нужной странице, — убил вас. После этого столицей стала Москва, которая по случайности оказалась и свидетельницей происшествия. Это было в 1918 году.
Петербург не знал, как в этот момент выглядел; челюсти его свело такой судорогой, что он с трудом выдавил: «Припоминаю».
— Владелец дневника не смог описать ужас, с которым столкнулся в лице Москвы, однако заказчики «убийства» помогли ему бежать в Америку, где он продолжил вести свои мемуары, и мы, благодаря ему, можем наконец-то всё выяснить.
— И что это вы хотите выяснить? — ощетинился Невский.
— Во-первых, необходимо узнать, что это за оружие. Где оно хранится, как оно было сделано, как его уничтожить, если это возможно.
— Ну про оружие я точно ничего не могу вам сказать.
— На месте происшествия не нашлось пуль. Значит, они остались у вас.
— А с чего вы вообще взяли, что оружие было огнестрельным?
— Автор дневника упоминает некий револьвер. Увы, он не указывает, совершал ли из него выстрелы… Впрочем, оставим это для другого раза. Тот же смертный заметил в вашем владении шкатулку. Шкатулку, описание которой совпадает с источником, упоминающим ключи.
Пётр Петрович, выразительно помолчав, мрачно поинтересовался:
— И что это за источник?
— Ещё один дневник, но более…
В этот момент послышался шум, в окружавшем их мраке распахнулись двери, и Вашингтон не договорил. К столу приближались двое.
— …И об этом ты тоже знал, да? Немыслимо.
— Ты преувеличиваешь. Успокойся…
Это были Париж и Лондон. Патрис был вне себя от ярости, Темсон нехотя шёл за ним следом со скучающим видом.
— Ещё раз попросишь меня успокоиться — пожалеешь, — процедил де Лясен, пропуская Темсона вперёд и сверля его глазами. Тот молча занял место рядом с Джорджменом. Сам Патрис сел в кресло, ближайшее к Петру. Он неловко подвинулся, чтобы освободить пространство.
— Я на вашей стороне, Пьер, — мягко произнёс Париж, ненадолго задержавшись на нём взглядом. Невский не знал, радоваться или огорчаться такому союзнику. Француз, повернувшись к остальным, продолжил: — А вы двое заигрались в шпионов и охотников за сокровищами. Едва не перессорили нас всех. Вы, Уолтер, адепт диалога и сотрудничества, вызываете сюда непричастного человека и допрашиваете без свидетелей!
— Петербург получил приглашение, как и вы. Быть здесь — его выбор, — ответил Вашингтон. — И до вашего появления мы вполне спокойно общались, что мистер Невский может подтвердить.
Пётр пожал плечами.
— Это правда.
— От вас, боюсь, ускользает суть, — возразил Париж. — Вас не должно быть здесь, Пьер. Ключи — не ваша проблема, не ваша ответственность. В конце концов, не вам решать, что с ними делать. Для всего этого и существует Лига.
— Во владении мистера Невского находится шкатулка, в которой, возможно, хранятся ключи от Москвы. Это большой риск.
Патрис, проигнорировав его, указал на пустующее кресло.
— Кого мы ждём?
— Венецию.
— О, она не приедет, Уолтер, — отмахнулся де Лясен. — Ибо не имеет ко всему этому никакого отношения…
— Но телеграмма! — опешил Невский и даже не подумал извиниться за то, что перебил говорившего. — Венера просила о помощи. А сон?.. И записка…
Патрис поджал губы.
— Мне бы не хотелось спекулировать, это довольно деликатная тема… В Венеции всё чаще случаются наводнения, и из-за этого ей снятся кошмары. Иногда даже ей сложно отличить собственные сны от реальности. Вероятно, в такой момент ей рядом нужен друг. И она позвала своего побратима… Словом, она не знает о ключах. И здесь за неё всё равно должен говорить Рим. Ну а он, кажется, нечасто посещает эти собрания… — Помолчав, он посмотрел на присутствующих и вскинул руку в каком-то полуторжественном жесте. — Пожалуй, воспользуюсь правом старшего. Я призываю Москву.
— Ты что делаешь? — зло прошипел Темсон, схватив его за запястье, но тот без труда вывернулся. Ладонь де Лясена опустилась на стол, по поверхности которого пробежала искра. Засветился и погас замысловатый голубой узор.
Пётр ожидал, что Марья прямо сейчас волшебным образом появится в пустующем кресле, но ничего не произошло.
— Итак, Уолтер, — продолжал Патрис, выдохнув и вернув себе привычно благодушный вид. — В своём приглашении вы сообщили, что некая ситуация — ситуация с ключами, надо полагать, — вышла из-под контроля, и что вы бы хотели поговорить лично. Согласитесь, звучит интригующе, но несколько абстрактно. Не посвятите ли вы нас в детали?
Отчего-то Невскому хотелось верить, что Вашингтон застигнут врасплох, но тот был неизменно спокоен.
— Уже много лет я по различным источникам изучаю то, как на протяжении эпох смертные люди взаимодействовали с городами. Это могли быть мирное сосуществование, конфликт, подчинение, неведение или даже игнорирование. В условиях конфликтов неминуемо появлялись инструменты контроля — магические, но созданные людьми. Хотя большинство из них безвозвратно утеряно, некоторые время от времени где-то и как-то обнаруживаются. Особенно примелькались ключи: они стали появляться ещё в Средние века и с тех пор то и дело привлекали внимание смертных. Наиболее усердным в своём поиске оказался Наполеон Бонапарт. Впрочем, он был хорошо осведомлён и знал наверняка, что и где искать. Без чужой помощи — я имею в виду, помощи города — он бы с этим не справился…
Тряхнув седыми кудрями, Темсон внезапно издал какой-то звук, похожий одновременно на кашель и на усмешку.
— Уличить кого-то из нас в помощи Наполеону — это всё равно, что обвинить Берлин в помощи нацистам, — хрипло вставил он.
Француз столь сосредоточенно посмотрел на англичанина, что тот стушевался и умолк.
— Не вижу, чтобы Уолтер кого-либо уличал или обвинял, — произнёс наконец Патрис.
— Не обвиняю, — подтвердил Джорджмен. — Но если вам что-либо известно, то поделитесь… Итак. Наполеон собрал очень много ключей, хотя и не ясно, как именно их использовал — если использовал вообще. Его целью очень скоро стал ключ Москвы. Один из солдат, участвовавших в поисках, предположил, что ключ хранился в шкатулке: во время пожара Москва забрала с собой только её. Неизвестно, имел ли Наполеон иные основания для этого, но он отдал приказ искать именно шкатулку. За покинувшей город Москвой были отправлены преследователи, но её быстро потеряли. Достоверно известно лишь, что Москва некоторое время укрывалась в Санкт-Петербурге.
Он помолчал, адресовал Невскому будто предупреждающий взгляд и продолжил:
— Узнав обо всём этом, я обратился к Москве с вопросами. Но она ушла от ответа. Имея в виду сложную историю русско-американских отношений и решив, что она охотнее поделится подобным с другом или хотя бы коллегой, я обратился за помощью к Лондону. Когда в моих руках оказался источник, подтверждающий наличие шкатулки в Петербурге, я передал Лондону и эту информацию. В остальном он действовал по собственной инициативе, — Вашингтон чуть повернулся к Темсону, как бы передавая ему слово. — Но я подозреваю, что наши цели в какой-то момент кардинально разошлись.
Темсон, отклонившись на спинку стула, сложил руки на груди.
— Я не собираюсь оправдываться.
— Вот и не оправдывайся. — Париж тоже повернулся к нему, но тот едва заметно отпрянул. — Мы собрались вместе, чтобы понять, что происходит. Ты сыграл не последнюю роль. И втянул меня.
— Я тебя не просил, — отмахнулся Темсон. — Ты сам вызвался помочь.
— Верно, ибо так поступают друзья. Но откуда бы тебе о них знать, м-м?
Голос Патриса походил на шёлк, пропитанный ядом. Пётр Петрович догадывался, что дружба Лондона и Парижа носила односторонний характер, однако прямо сейчас почувствовал себя очень неловко: наверняка между ними существовали глубокие, зарубцованные конфликты, которые на деле никогда не заживали. Они знали друг друга задолго до его появления, и даже если бы ему хватило духу что-то сейчас сказать, он бы не сумел их помирить.
Темсон сощурился; стёкла очков зловеще блеснули, когда он сдвинул их на крючковатом носу.
— Ты ни разу не задумался, почему Уолтер интересуется ключами? Наверное, решил: он просто не понимает и презирает городскую магию, да? — хотя Патрис собирался ответить, Темсон не дал этого сделать. — Как видишь, не обязательно читать мысли, чтобы понять, о чём ты думаешь. Но нет, Уолтер хочет пойти чуть дальше. Он планирует собрать ключи и торжественно передать их в ООН или ещё какое-нибудь ответственное объединение. Чтобы контроль был у смертных. Потому что наша задача — «служить людям». — На этот раз заговорить хотел Вашингтон, но и его Лондон проигнорировал. — Но вот какое дело. Единственная магическая способность Уолтера — нивелировать всю остальную магию — довольно бесполезна, если спросите меня. Она не служит людям и пока что пригодилась только в Лиге столиц. То есть он ничего не потеряет, зато всех остальных лишит воли, выбора, а заодно и магии. — Темсон окончательно разошёлся и прямо-таки кипел. — Я не знаю, под каким камнем ты провёл последние полсотни лет, Уолтер, и не заметил, что у людей уже достаточно оружия, пустых и реальных угроз, чтобы терроризировать друг друга! Не хватало, чтобы мы стали частью этого страха. Чтобы страх внушали нам самим.
— Мы существуем только благодаря людям. Наша обязанность — заботиться о них, — напомнил Джорджмен.
— Абсолютно верно. Но передать в их руки потенциально опасный полумифический инструмент, который чёрт знает как работает, — неэтично и безответственно, — чеканил Лондон. — Это не забота.
— Тогда выходит, что забота — это безнаказанно читать мысли или манипулировать ими, публично демонстрировать магию, вступать с людьми в близкие отношения, — заявил Уолтер, поправив очки. На его бесстрастном лице застыло выражение, отдалённо напоминавшее раздражение. — Однако всё это противоречит Кодексу.
— Мы созданы похожими на людей не просто так, Уолтер, — возразил Патрис. — Мы тоже можем ошибаться и пробовать снова, быть любопытными или далёкими от какого-то идеала, быть разными. Это и делает нас живыми. Мы живём человеческую жизнь.
— Мы живём сотни лет. Этот опыт выходит за грани человеческого.
— К нам применим иной масштаб оценки ошибок, только и всего. Но, как и люди, мы всегда делаем выбор. Нельзя отнимать у нас свободу воли. Смысл нашего существования и заботы о людях сойдёт на нет!
Хотя Пётр Петрович определённо был согласен с Парижем и — вынужденно — с Лондоном, ему казалось, что позиция Вашингтона остаётся неуслышанной. Ведь фактически он был прав: Темсон всегда был на несколько шагов впереди тех, чьи мысли мог читать, Патрис, заводя бесчисленные романы со смертными, явно заигрывал со своей идеей о человечности. Даже сам Пётр порой злоупотреблял даром внушения; впрочем, его единственным оправданием было незнание Кодекса…