Пётр всю ночь в поезде не сомкнул глаз, а наутро долго болтал ложкой в стакане с чаем, забыв насыпать сахару. «...С улицы Бассейной», — тихо пробормотал он, надрывая пакетик. Зря он так, конечно, надо было быть бодрым, ведь ему предстояло веселиться, шутить и развлекать именинницу целых два дня.
Высадившись на платформе, он невольно вздрогнул: она очень походила на ту, с которой он уехал, правда, воздух тут был совсем другой. Поблагодарив проводницу, с медленным потоком сонных пассажиров он двинулся в сторону здания вокзала, невольно загрустив: куда сейчас бы он поехал без цветов? Можно было бы прихватить из дома небольшой вкусный торт, только как довезти его ночным поездом? Словом, торта ты можешь и не взять, а вот цветы купить обязан.
К его удивлению, на вокзале «Цветы 24» решили его проблему в один миг. С ароматным свежим букетом он отправился на площадь, туда, где красная буковка «М» выразительно указывала на спуск в метро. Спустя три минуты обнаружилась новая сложность: автомат по продаже билетов не хотел принимать его пятидесятирублевые купюры. А вот бумажку в сто рублей скушал, как Петру показалось, с жадностью, в ответ вернув сдачу и красную карточку.
В метро оказалось довольно людно для утра субботы, при этом народ уже куда-то спешил. Пётр, задрав голову, разглядывал балконы на станции «Комсомольской» и, спохватившись, успел в вагон в последний момент. Он скромно встал у дверей и не отрывал взгляда от схемы — предстояло сделать пересадку. Помня свой предыдущий опыт путешествия в московском метро, он немного нервничал, но, как оказалось, зря. Да и от метро до дома именинницы добрался без происшествий, только залюбовался открывшимся с моста видом на реку; вот ведь — река узкая, а проспекты широкие, а в Петербурге наоборот.
Марья Юрьевна — именинница — жила в высотном доме на набережной. Её квартира располагалась на одном из верхних этажей и имела несколько комнат, но прежде, чем попасть туда, Петру требовалось преодолеть холл с недремлющим консьержем.
— Так-так, молодой человек, вы куда?
— В гости, — Пётр продемонстрировал цветы.
— Не рано ли?
— И впрямь, рано, — кивнул он и пристально посмотрел консьержу в глаза. — На вас лица нет, вам бы вздремнуть часок-другой.
Консьерж, мигом увянув, устало потёр глаза и широко зевнул. Примостившись щекой на стойке, он моментально уснул. Этот трюк Пётр проделывал редко, но он всегда срабатывал как часы. Марья, конечно, будет возмущаться, но это такие пустяки... Он поднялся на нужный этаж на лифте, одёрнул жакет под расстёгнутым пальто, глубоко вдохнул и позвонил в дверь.
Не шаги послышались — топот! Дверь распахнулась, Марья, в полотенце, с обильно намыленными волосами, которые она придерживала рукой, тут же начала гневную тираду, — не посмотрев в глазок, не заметив цветов и, кажется, не узнав Петра.
— В субботу! Утром! Вы на часы смотрите хоть иногда? Кто вас впустил? Я сейчас охрану позову! Дай мне, Вова, хоть один — один! — выходной! Я устала! Я уеду! Я вас всех брошу и уеду к Невскому!
Марья вдохнула, чтобы продолжать с новыми силами, а Пётр, немало удивившись утренней энергии, бившей ключом, протянул ей букет и улыбнулся.
— Правда ко мне уедешь?
Марья приложила ладонь к губам, моргнула и едва не отпустила свои мокрые волосы.
— Петя... Как ты тут оказался?.. — не веря, пролепетала она, отступив от дверей и впуская Петра в квартиру. — Когда ты приехал?
— Только что с вокзала.
Марья засуетилась, затараторила.
— Так. Я в душ — я мигом. А ты давай на кухню, покушай, ты такой худой, бледный — голодный, да? — Пётр покачал головой. — Ну вот, тем более поешь! А я сейчас...
Она унеслась в ванную, оставляя на паркете мокрые следы босыми пятками.
Пётр, улыбаясь себе под нос, отправился на кухню. Среди хаоса из кружек с недопитым кофе, иссушенных чайных пакетиков, бумажек от бургеров из ресторанов быстрого питания, коробок от пиццы и каких-то пластиковых упаковок от полуфабрикатов, он извлёк вазу, наполнил водой и поставил в неё цветы. Нехорошо было хозяйничать в чужом доме, но Пётр собрал мусор, помыл посуду, проветрил и заварил две чашки чаю — разумеется, не из пакетиков.
Марья наконец вышла из ванной, кутаясь в белоснежный халат. Появившись на пороге кухни и оглядев созданный Петром порядок, она покачала головой.
— Ты все ещё не поел? — И тут она увидела цветы. — Какие красивые! — И кинулась их нюхать. — Как пахнут! Это мне?..
Кому же ещё, подумал Пётр, а вслух сказал:
— С днём рождения, Марьюшка!
Они пили чай, увлечённо беседуя. Марья рассказывала про свои новости с жаром, активно жестикулируя и кривя лицо, когда кого-то передразнивала, то и дело откидывала за спину длинные золотистые волосы, которыми Пётр тайно любовался. Он смеялся её шуткам, вставлял свои ироничные комментарии и не мог перестать улыбаться, глядя на неё. Вдруг она показала на окно за его спиной.
— Петя, миленький, это ты мне привёз?
Пётр обернулся. Над шикарным панорамным видом повисли осенние матово-серые тучи. Он никак не был причастен к этой облачности, но отчего-то все же почувствовал укол вины.
— Нет, не я. Можно это как-нибудь исправить? — с опаской спросил он.
— Эй, ну ты чего? Подумаешь, облака — когда они кого останавливали? Зато нежарко. Я так устала от духоты...
Возможно, Марья покривила душой, чтобы не обидеть вполне привычного к пасмурной погоде Петра.
— Пойдём в Александровский сад, хорошо? А затем в Кремль, там будет торжественная часть... Не хочу туда, но мэр настаивал... Зато потом сходим на Тверскую! Или куда захочешь! В парк Горького, на Цветной бульвар — напланировали столько всего!.. И вечером салют! А ты когда уезжаешь?
— Завтра вечером.
— Жалко-то как. Хотя в понедельник же на работу... Но мы и завтра тоже погуляем с тобой. И сходим на танцы — как в старые-добрые времена, да?
Пётр только кивал и бесконечно улыбался — с Марьей он согласен был пойти куда угодно.
Марья собиралась продолжительное время и в итоге предстала перед Петром на каблуках, в одном из своих многочисленных красных платьев и лёгком плаще поверх.
— Ну, как я тебе?
Он подвёл её к окошку, с восхищением разглядывая и потеряв дар речи. В её глазах блеснуло очаровательное беспокойство.
— Нормально выгляжу? Что-то не так? Не молчи хоть...
Вместо комплиментов Пётр взвесил в руках тяжёлые волосы, спустил их Марье на плечо и начал заботливо укладывать в косу. Она молча и, к его радости, не шелохнувшись, следила за его пальцами и сосредоточенным лицом. Косу он подвязал узкой лентой от цветов — красной, конечно.
— Вот.
Марья бросилась ему на шею.
— Ох, Петенька!.. Ну зачем ты такой милый и трогательный? Я сейчас заплáчу...
Пётр только довольно ухмылялся, качая в объятиях свою красавицу.
Через несколько минут они покинули квартиру и спустились в холл. «А консьерж где? Спит, что ли?» — пробормотала Марья на ходу, но её спутник благоразумно промолчал.
Добраться до кремлёвских стен Пётр предложил пешком, а Марья хотела отправиться на такси, поэтому в итоге они поехали на автобусе. По пути он указывал на пролетавшие мимо здания, а она кратко объясняла, что и когда построено, изредка приправляя историческую справку байками. Он видел эти здания и слышал эти байки, но никогда не уставал слушать снова.
Движение было перекрыто, и от остановки ещё пришлось немного пройти. У могилы неизвестного солдата толпились люди с мэром во главе, Марья не захотела идти к ним, и они остались стоять под деревьями. Лишь дождавшись, пока все разойдутся, она, как-то совсем не храбро ухватив Петра повыше локтя, потянула его за собой; он раскрыл над ними свой большой зонт.
Из-под плаща — Пётр даже не думал, что там что-то такое может поместиться, — она выудила две красные гвоздики, поднялась к мемориалу, обошла венки, возложенные мэром, обогнула Вечный огонь и оставила их прямо на бронзовом знамени, рядом с лавровым венком. Она какое-то время стояла там, приложив ладонь к каске, промокая под дождём и кутаясь в плащ, но Пётр не решался подходить и нарушать её ритуал, только поглядывал в сторону аллеи городов-героев на порфировый блок с золотыми звездой и буквами «Ленинград». Она вернулась к нему под зонт, утирая уголки глаз кончиком пальца, и, взяв за руку, потянула прочь. Они не говорили — каждый из них в красках помнил ужасы и кошмары войны, страх друг за друга, за жителей и за себя и понимал, что мир, подаренный им отвагой и героизмом людей, не стоил ни красивых венков, ни скромных гвоздик.
На торжественную часть, которая вот-вот начиналась на Красной площади, идти показалось кощунством, и они оба очнулись от своих мрачных воспоминаний только на Тверской, в людской толпе. Впереди, прямо на середине улицы, высилась арка, какой Пётр никогда не видел, зато её узнала Марья, пояснив, что она так и осталась в проекте и на рисунках. Дальше, вверх по улице стояли ещё арки, а спустя минуту всему нашлось объяснение в карте-программке.
— «Москва триумфальная»?.. А, ну теперь до меня доходит... — Марья вертела карту так и эдак, быстро пробегая её глазами и периодически поглядывая туда-сюда, сверяясь с ней. Она посмотрела поверх его плеча и широко улыбнулась. — А эту штучка, кажется, твоя, да?..
Громадная угловатая арка с лозунгом: «Да здравствует смычка города с деревней» была установлена в Ленинграде в незапамятном году. Речь шла о типично советской агитационной конструкции, которую Пётр не приветствовал, и был рад, когда избавился. Прохожие, при виде её макета, хихикали над словом «смычка» и над тем, что пускай она, мол, здравствует, но она пользовалась популярностью у любителей пофотографироваться.
— Не московская же арка. Взяли бы уж Нарвские ворота...
— Ну, нет, такая арка и у меня есть, причём моя красивая, а твоя зелёненькая, — подмигнув, поддела Марья и повела Петра к тротуару в обход толпы, окружившей выступавших посреди улицы гимнастов.
Судя по карте, шли они не по хронологии, а как бы погружались в прошлое: следом за плодами советской эпохи им встретился мемориал Александру II, а после него — Чугунные ворота, построенные в эпоху Николая I.
Марья, смеясь, показывала Петру на картонные шапочки, которые виднелись на головах тут и там, а потом вдруг нацепила и на него синий кивер, а на себя — красный кокошник. Она достала свой телефон и сделала несколько совместных автопортретов, постоянно меняя выражение лица. Пётр же не сопротивлялся, поздно осознавая, что с ним делают. «Тебе, Петенька, очень идёт!», — она звонко чмокнула его в щёку, схватила за руку и потянула дальше.
Потом она вручила ему свой телефон, и он фотографировал её с девушками и юношами в костюмах самых разных эпох; затем они остановились, чтобы слопать мороженого; чуть позже они объедались чурчхелами и свежими тёплыми булочками под аккомпанемент чая. Затем Пётр потерялся, и Марья напряжённо вглядывалась в лица прохожих и уже думала, как будет его разыскивать, а он появился у неё из-за спины с шариками. Снова накрапывал дождь, и они шли под зонтом, приютив под ним семейство из трёх человек; наверное, поместилось бы ещё больше народу под этим зонтом.
Триумфальная арка ничем не отличалась от настоящей, за исключением, конечно, размера. Сбоку от неё информационный стенд рассказывал про Александра I, и Марья, пощекотав его изображение пальцем и театрально вздохнув, выразительно протянула: «Ах он та-акой краса-а-авчик!». Пётр, развернув её в сторону памятника Юрию Долгорукому, мстительно сообщил: «Папа смотрит». Марья только усмехнулась, заявив, что она уже большая и самостоятельная, и в доказательство самовольно поменялась с Петром головными уборами: он покраснел под цвет кокошника, а она гордо нацепила кивер.
Рядом с Триумфальной аркой всех желающих обучали танцам той эпохи. Пётр и глазом не успел моргнуть, как дама улизнула из-под его руки, а потом оказалась в самом начале очереди. Танцевать она замечательно умела и в прошлом очень любила балы, так что она просто кружилась с гусарами и счастливо улыбалась; забирать её оттуда пришлось, как дитя с аттракционов («Петя, ты вредный-то какой! Я ещё хочу!..»). Зато минутой позже она сама втискивала его в очередь на военную реконструкцию, где можно было сразиться на бутафорском оружии. Поддавшись, наконец, её уговорам, он отдал ей шарики, кокошник (этому он был весьма рад), зонт и своё пальто, закатал рукава, взял меч. Фехтовать он умел с ранних лет и нередко упражнялся с царями и их детьми, так что он постоянно доставал противника с непринуждённой лёгкостью. Тогда ребята в форме офицеров бросились на него вдвоём, и схватка стала намного интереснее, а среди зрителей появились болельщики. Пётр теперь больше защищался, чем атаковал, а чужие атаки отбивал мастерски. Когда он решил, что пора бы закругляться, он услышал пронзительно-тревожное, предобморочное «Ах, Петенька!..», отвлёкся, и, конечно, получил два удара. Раскланявшись с фехтовальщиками, он вернулся к смеявшейся над ним Марье. «Это тебе за танцы, вредный», — заявила она, нахлобучивая ему кокошник, и накинула на его плечи пальто. Они отправились дальше.
Задрав головы, они прошли прямо под Фигурными воротами, сооружёнными при Екатерине II, и Марья, интригующе пообещав «несусветную красоту», позвала Петра в гости, когда начнётся листопад, чтобы погулять в Царицыно. Он в ответ позвал её в гости «на завтра и насовсем».
Впереди маячили Красные ворота, возведённые в честь победы при Полтаве и снесённые в первой половине двадцатого века — Петру почему-то так и не посчастливилось их увидеть живьём, и он, влекомый любопытством, проследовал к ним.
— Вычурно очень, как по мне, — поджав губы, сказала Марья. Пётр отмахнулся.
— Ты ничего не понимаешь в барокко...
— Ну, конечно, куда мне до тебя, культурный ты наш... — Тут она больно сжала его руку и заговорила шёпотом. — Пётр. Пётр, посмотри, кто там. Посмотри...
Посреди толпы москвичей высилась мачта ботика. На его борт заходили дети с деревянными муляжами ружей. Командовал отплытием сам Пётр I Великий. Он встал сбоку, раздвинул телескопическую зрительную трубу и посмотрел вдаль. «Что-то земли не видно!», — звучно сообщил он, и у Петра наконец-то ожило замеревшее сердце. На поверку и лицом, и телосложением этот дяденька на царя походил мало, хотя и вводил в заблуждение; и всё равно Пётр смотрел на ненастоящего императора на ненастоящем ботике, представляя, как в своё время настоящий покинул Москву, отправившись к новым берегам.
Марья вернула его в реальность, продемонстрировав довольно позорное фото: Пётр с приоткрытым ртом стоял на ней перед ботиком. В красном кокошнике из картона.
Завершала выставку (то есть, начинала, если бы Марья и Пётр зашли на фестиваль с нужной стороны) триумфальная арка князя Меншикова, восстановленная по сохранившимся изображениям. Все рассмотрев и периодически оглядываясь на ботик, они покинули улицу Тверскую и спустились в метро.
Пётр упрямо вставал на эскалаторе слева, рядом с Марьей, и когда позади намеревались пройти люди, она настойчиво притягивала его к себе. В конце концов, по громкой связи сказали, что левую сторону необходимо оставлять свободной для прохода пассажиров, и Пётр, стараясь сохранить на лице достоинство, встал на ступеньку ниже, перед своей дамой, а она ободрительно сжала его плечи. В вагонах, по сравнению с утром, было очень много людей, и каждый старался влезть первым, а поскольку Пётр пропускал всех торопливых желающих вперёд, они прохлопали два поезда. На третий раз Марья бесцеремонно втащила своего вежливого кавалера в вагон и нежно (в её понимании) прижала его к противоположной двери. Культуру передвижения в московском метро Петру было познать не дано; а Марья таинственно ему улыбалась, похоже, она была счастлива.
В ресторане, ею выбранном, было тихо и относительно пусто; они заняли кресла за столиком в дальнем углу. Она выбрала блюда, а он напитки.
— Никогда тут не была, — призналась она, разглядывая затейливый рисунок обоев на стенах. — Вот с тобой первый раз...
— Ага, — согласился Пётр. Он тут тоже никогда не бывал прежде.
— Как тебе, — она сделала неопределённый жест рукой, — сегодня? Праздник и все такое?
— По-моему, весьма неплохо. Мне нравится, когда люди помнят свою историю, когда они счастливы и беззаботны, — отозвался Пётр. — А тебе?
— Мне тоже. Но ещё мне нравится, что ты приехал.
На это он промолчал, потому что она теперь разглядывала совсем не обои, а его самого.
Трапезничали они в тишине, нарушаемой редкими репликами в духе: «М-м, вкусно!» и «Ты только попробуй!». Потом пили вино за долголетие Марьи, и Пётр произнёс торжественный тост. В результате этого тоста они начали говорить о том, что 868 лет — внушительный возраст и богатая история, но вовсе не то же самое, что «ветхость» или «дряхлость», что город, в котором кипит жизнь, никогда не состарится; что 312 лет — это тоже немало, но не так много, как 868, однако вовсе не свидетельствует об отсутствии ума и мудрости; что некоторые молодые люди западают на дам много старше себя, на что эти молодые люди отвечали, что, влюбляясь, не подозревали о возрасте означенных дам. Когда Марья начала особо активно подтрунивать на эту тему, Пётр хладнокровным тоном, очень натурально заявил: «Больше не приеду» и уткнулся в свой бокал, и она, едва не поверив, смотрела на него во все глаза. «Ну и шуточки у вас, Пётр Петрович», — сказала она.
Они катались на трамвае, гуляли в скверах бульваров, и им ещё пригодился большой зонт. Когда стемнело, Марья то и дело поднимала голову к небу — вдруг уже салют? — но было ещё слишком рано. Пётр, вспомнив о её желании потанцевать, предложил вернуться домой и устроить танцы прямо у неё в гостиной, и она, пораздумав, согласилась.
У Марьи был старый, но вполне рабочий проигрыватель и громадная коллекция пластинок. Сначала они поставили какую-то лиричную композицию и медленно вальсировали по комнате, но даме захотелось «чего-нибудь повеселее», и несколько секунд спустя они с Петром отплясывали дичайший буги-вуги; после танцев кружилась голова.
Когда грянули раскаты салюта, они, переглянувшись, кинулись к окну. Небо над городом расцветало зелёным, жёлтым, синим, фиолетовым и, конечно, красным, а потом искристые облака осыпались над таинственными кремлёвскими звёздами, тая в воздухе. Они стояли в обнимку, молча улыбаясь, то и дело глядя не на праздничный город за окном, а на своё неясное отражение в стекле.
— Пусть уходит лето и приходит осень...
— М?
— Не забыть нам никогда московские огни.
— А-а...
— Дорогая Марьюшка.
— Чего тебе, Петенька?
— Ещё со мной потанцуете?
— А вот и да, — и Марья потянула Петра на середину комнаты.