В середине девятнадцатого столетия Санкт-Петербург расцветал, хотя статная зрелость в нём уже сменяла романтическую и дерзкую молодость, — это ощущалось и в людях, и в литературе, и даже в самих стенах; будто бы и реки его текли нынче более степенно. Столица росла и крепла численно и, следовательно, архитектурно.
Исаакиевский собор возводили и перестраивали при трёх императорах почти пятьдесят лет. Князь Пётр Петрович Невский не мог припомнить иной подобной стройки: эта была многолетней, сложной и новой с точки зрения инженерных решений. И вот, наконец, она завершилась. На торжественную церемонию освящения был приглашён почти весь императорский двор, а снаружи собрался, казалось, весь Петербург.
Князь Невский, холодный и безучастный, без труда, не останавливаясь ни на миг, лавировал в пёстрой толпе, но когда в отдалении послышался возглас, он замер на месте. Лицо его отчего-то заострилось и словно ожесточилось, когда он вглядывался в людей, а потом заметил, как одна дама в простом платье показывала наверх; тогда и князь поднял голову.
...Сколько бы он ни проходил мимо, сколько бы ни показывали ему макет, сколько бы ни было совещаний в его присутствии, он не задумывался над тем, как в натуральную величину выглядел новый собор. Откровенно говоря, он был мало в нём заинтересован; мучимый внутренними тревогами, не по своей воле отгородившись от друзей, князь разучился глядеть в небо и всё больше угрюмо смотрел себе под ноги. Даже на торжество освящения он явился по царскому велению. А тем временем новый Исаакиевский собор, неровня своим скромным предшественникам, величаво возвысился над городом тёмной громадою, одновременно монументальной и изящной в своём исполнении. Это был памятник эпохи, слияние и переход между двумя стилями, обновлённое старое, новая веха в архитектуре — и в истории города. Купола его сверкали на солнце подобно пяти золотым коронам, и казалось Невскому, что это и не собор, а неприступная цитадель, и долгом её было оберегать веру людей. Он почувствовал, как лицо его расслабилось, прежняя дёрганная скованность ушла, и он вместе с толпой смотрел с благоговением на новый храм, будто тот оголил его душу и заглянул ещё глубже, и там, в серой непроглядной мгле, увидел, кто такой этот Невский.
Кое-как опомнившись, Пётр Петрович зашагал дальше, но его поступь стала неуверенной, он ссутулился, часто моргал, словно пытаясь прогнать с глаз пелену, и несколько раз робко поглядывал вверх, но тут же опускал глаза; он понял, что золотой свет купола ослеплял и пронизывал насквозь, и он пока ещё не мог на него смотреть.
У подножия лестницы ждали Его величество, толпа была совсем иного наполнения, но тоже разномастной: собрались и военные чины, и придворные, и деятели, и много церковных служителей. В отдалении Невский заметил архитектора Монферрана и направился было к нему, но на пути встали плотной стеной люди, а через минуту подъехала карета, из которой высадился Александр Николаевич. Пришлось отложить беседу: император и его окружение направились по ступеням в собор, остальные стали восходить следом, и Пётр Петрович потерял своего архитектора из виду. Затем Александр Николаевич оглянулся в поисках кого-то, заметил князя Невского на нижней ступеньке, и тому пришлось подняться к государю. Император со всеми держался одинаково добродушно и спокойно, но Невского приветствовал с особой теплотой. Князь уважительно склонил голову, после чего шёл с Александром Николаевичем рядом.
— Хорошо, что вы явились, Невский.
— Прошу прощения. Избегаю извозчиков.
— Это на вас похоже, — царь кротко и добро улыбнулся. — Но нам бы пришлось отложить церемонию.
Князь был немало удивлён, хотя постарался этого не показать. Как и все его предшественники на престоле, Александр Николаевич знал о необычайной сущности Невского, пожалованного в сиятельные князья Александром Первым. Этот титул стал одним из скромнейших государевых подарков. Невский же почитал своим долгом оставаться при царе, хранить покой его, а также служить на благо государства в лице имперской столицы. Сию миссию на него возложил ещё его отец Пётр Великий, и её он исполнял на протяжении десятилетий равно с успехами и неудачами. За эту пользу, за рассудительность и мудрость его ценили и любили как члена семьи. Редкое мероприятие проводили без него, что уж говорить об освящении собора. Однако Невский подобное внимание считал преувеличенным и даже лишним.
Люди не спеша прошли внутрь, занимая всё необъятное пространство. Александр Николаевич увлёк было князя поближе к иконостасу, но Невский сумел воспользоваться моментом и встал поодаль. Народу прибывало, а он наконец-то огляделся.
Уже во второй раз сердце в его груди замерло в глубочайшем почтении перед строгостью пропорций и непередаваемым великолепием. Нахлынувшие чувства приковали князя к одному месту; и не только его. Люди задирали головы, чтобы взглянуть на богато украшенный иконостас, на могучие колонны, способные удержать не только купол, но и небо, на красивейшие росписи, которые поспорили бы за первенство с дворцовой коллекцией, и никто не смел двинуться с места.
С князем творилось что-то невообразимое: его охватили такие счастье и спокойствие, что из глаз неумолимо полились слёзы. Неспособный понять этого наваждения, Пётр Петрович насилу сомкнул веки и на ощупь добрался до ближайшей колонны, обогнул её и прижался лбом. Люд шёл мимо, его не замечали.
Вскоре началось освящение. Невский не покидал своего укрытия, взяв, однако, верх над неугомонными слезами, и ждал, пока всё кончится. Пахнуло воском и мирром, звучали пения и молитвы, а князь всё слушал эхо стен и гул невероятной колонны.
— Пётр Петрович? Это же вы, а!.. — пробасил незнакомый добрый голос. Не отнявшись от колонны, Невский не шевелился. — Голова ежели от ароматов этих закружилась, так давайте вас на скамью усадим, а? Лица на вас нет...
Князь мельком глянул на излишне заботливого господина и решил, что любое противление вызовет больше ненужных беспокойств. Пожалуй, ему хотелось, в самом деле, присесть, лишь только бы его оставили в покое. Он покорно кивнул и позволил увести себя в дальний тёмный угол почти у самых дверей.
Он с напускной важностью опустился на скамью, безразличный взгляд устремив в пространство. Его заботливый спутник присел рядом, и скамья, тоскливо скрипнув, едва прогнулась. Глаза Невского метнулись в его сторону, но сам он оставался спокойным.
— Вот уж как славно! Вам лучше, а?
Когда молчание из лаконичного сделалось неприличным, князь скупо молвил:
— Лучше. Благодарю.
— Пётр Петрович, уж не будьте так строги, я вас молю. — Невский хотел что-то на это ответить, но его собеседник продолжал говорить. — Мне известно, что многое вы уже потеряли, да если б я оживлять людей умел, я бы...
— Молчите, — отрезал Невский, даже на него не взглянув.
— ...я бы вам и генералов ваших вернул, и деятелей, и великих строителей, — продолжал тот как ни в чём не бывало, — и Николая Павловича, и Александра Павловича...
— Довольно.
— Да хоть Александра Пушкина.
Это полоснуло Невского как ножом, ужалило больно в незаживающее сердце, тронуло воспоминания о не убережённом от злого рока друге. Он вскочил с места, с пылающими очами, лицо его побледнело в тон белому мрамору. Ледяной его голос дрогнул на грани спокойствия и отчаяния.
— Не смейте. Не прикасайтесь к святому.
— Пётр Петрович, простите великодушно, — извинился незнакомец, в испуге протянув к нему руки. — Виноват и каюсь! Я это говорю из самых лучших побуждений и из добрых чувств к вам.
Невский всмотрелся в него. Это был широкоплечий большой мужчина с бородой, одетый просто, но со вкусом, даже с изяществом, торжественно: то ли оттого, что не сутулился, то ли из-за по-царски спокойного и умиротворённого лица. Он будто был озарён светом и теплом в этом неосвещённом углу, и Пётр Петрович вдруг устыдился, оробело сел на место и разглядывал свои сцепленные руки.
— Знаю, вы таким не делитесь, и я вас не виню, — негромко, с искренним сочувствием говорил незнакомец. — Да только вы себя сами губите, Пётр Петрович, убиваете этой своею тоскою.
Невский молчал. Что тут скажешь — прозорливый незнакомец был прав: князь за последние два-три десятилетия из радушного и скромного стал неприветливым и надменным персонажем. Улыбаться он перестал, а если случалось, то улыбка выходила притворной.
Он вдруг решил поведаться. Повернувшись к незнакомцу, он набрался храбрости, чтобы взглянуть ему в глаза, и заговорил тихо, хотя никто их не слушал.
— Понимаете ли, я отличаюсь от людей. Не старею, не умираю, не страдаю от их хворей. А хотел бы. Я не могу мириться с этим! Не могу без конца их хоронить. А они преподносят мне дары будто я какое-нибудь божество, но...
— Они вас любят, Пётр Петрович, — мягко прервал его собеседник. — Всем сердцем любят. Как ещё им выразить свою любовь — это неясное, но такое сильное чувство? Чего вы ещё от них хотите? Жить вечно они не умеют, а ваше сердце уже занято, вот они и оставляют все эти памятники — рукотворные и нерукотворные. Признайтесь, Пётр Петрович, стихи Пушкина ведь наизусть помните, а, все до единого? — он улыбнулся, когда князь в недоумении раскрыл уста. — Вам остаётся принимать эти дары, хранить их и беречь их создателей, покуда на то воля Божья. Следующие поколения, увидев всё это великолепие, вняв театру, прочитав книги, вспомнив предков и историю, станут залогом вашего долголетия. И вы ровно то же самое для них. Они ваши питомцы, ваши многочисленные дети. Вы им, Пётр Петрович, нужны как воздух — с этой погодой, с этими стенами, со всеми своими неурядицами, потому что хорошего в вас много больше, чем плохого. Вы и вся ваша жизнь отмечены любовью — отца, матери, братьев, сестёр, друзей и их — простых обывателей. Будьте же благодарны и полюбите их в ответ.
Невский сидел с одним выражением лица, не смея шелохнуться, но постепенно весь смысл сказанных слов настиг его точно раскат далёкого грома. Тёмная вуаль невесёлых мыслей сошла с него, он приосанился, а во взгляде не было более непроходящей грусти.
— Вы правы. Не знаю, как вас благодарить. Мне не хватало ваших слов.
— Бросьте, Пётр Петрович, — он отмахнулся, в бороде показалась широкая улыбка. — Вы только не падайте духом, мало ли какие сложности уготовила нам судьба. А сейчас ступайте и примите, наконец, достойно этот... — он обвёл гордым, восхищённым взглядом своды и даже вскинул большие руки, словно хотел удержать ими колонны. — Этот подарок.
Князь быстро поднялся, разгладил складку на сюртуке и уже было пошёл прочь, но обернулся к незнакомцу.
— Вы ведь знаете меня и мою природу. — На секунду он задумался. — Вы ангел?
Борода и могучие плечи затряслись от беззвучного хохота.
— Ох уж эта ваша вера в сверхъестественное. Да какой там ангел... Но вы ещё заходите — залетайте, — он хмыкнул, — побеседую с вами за чаем с превеликим удовольствием, а!
— Как вас зовут?
— Исаакием, батенька.
Невский сперва был ошеломлён этим простым известием, но затем что-то стало ему ясно, и он со светлой улыбкой вернулся в людскую толпу.